экспонента изъ не „зецессіонистовъ“. И всѣ дали лучшее, что у нихъ было. По этой вы
ставкѣ можно, слѣдовательно, составить себѣ нѣкоторое представленіе о томъ, что творится въ современной Германіи.
Я вынесъ отсюда чрезвычайно безотрадное впечатлѣніе. Все показалось мнѣ какъ-то ужъ слишкомъ почтеннымъ, „маститымъ“. Хотѣлось видѣть что-нибудь дерзкое, острое. Хотѣлось слышать громкіе голоса, а не хрипъ стариковъ и трусливый шепотъ загнанной молодежи.
Конечно, были исключенія. Къ нимъ надо отнести огромный пейзажъ Калькрейта „Waldenburg“, взятый оригинально, какъ-то не по выставочному и разрѣшенный съ пріятной простотой. Неумѣстной въ этомъ профессорскомъ обществѣ игривостью отличались превосходные гротески Дица и “картинка Вальзера.
Однако, настоящая дерзость чувствовалась только въ вещахъ Th. Th. Heine.
* *
Гейне.
На выставкѣ есть небольшая деревянная скульптура,—„чортъ“, съ рожками, копытами, словомъ, всѣмъ, что бываетъ у средней руки чорта. Когда я его увидалъ, я сразу узналъ его автора. Это длинное неуклюжее туловище, покачивающееся на коротенькихъ, кривыхъ козлиныхъ ножкахъ слишкомъ напоминало
Гейневскихъ чертей въ Simplicissimus’h. И въ скульптурѣ выражена таже орнаментальность, которой мы привыкли любоваться въ его рисо
ванныхъ чертяхъ. При томъ это настоящая скульптура, а не пустячокъ, какимъ ее считаютъ въ Мюнхенѣ.
Кромѣ „чорта“, Гейне выставилъ свою старую „Весталку“, цѣлующуюся съ чертомъ и большую новую картину „Борьба съ дракономъ“.
Побѣдитель дракона, юноша въ ярко красномъ нарядѣ шута, одной рукой опирается на мечъ:
вонзенный въ мягкое туловище чудовища, а другой подноситъ къ своимъ губамъ ручку бѣлокурой красавицы, конечно въ кринолинѣ 30-хъ гг. и съ рошкошными буклями. Черныя и зо
лотыя пятна дракона уходятъ въ глубину и теряются во мракѣ лѣса, надъ которымъ зажглась золотистая заря.
Всматриваясь въ пѣвучія линіи композиціи,
въ звенящія краски, въ это тонко и остроумно разрѣшенное декоративное цѣлое, никакъ не
можешь уловить, гдѣ художникъ серьезенъ и гдѣ онъ начинаетъ подсмѣиваться надъ зрителемъ, тѣмъ особеннымъ тихимъ и хитрымъ смѣхомъ, которымъ смѣялся надъ своимъ читателемъ и вмѣстѣ надъ собой* Гофманъ.
Я не согласенъ только съ размѣромъ картины (фигуры въ натуральную величину); получается такое впечатлѣніе, какъ-будто маленькая акварель увеличена до саженнаго размѣра.
* *
Слефохтъ.
Послѣ Гейне наиболѣе интереснымъ и значительнымъ талантомъ молодой Германіи является,
мнѣ кажется, Max Slevogt. На союзную выставку онъ далъ своего „чорнаго“ д’Андрадэ, назван
наго такъ по его черному костюму въ отличіе отъ „бѣлаго“. Этого „чорнаго“ въ Германіи цѣ
нятъ больше „бѣлаго“. Мнѣ онъ совсѣмъ не нравится, за то я очень люблю „бѣлаго“. Въ свое время я писалъ о немъ изъ Берлина. Это одна изъ самыхъ блестящихъ вещей, написанныхъ въ послѣдніе годы въ Германіи.
Въ талантѣ каждаго свѣжаго художника есть доля дерзости, есть нѣчто оскорбительное
для средняго глаза. Безъ этой дерзости я какъто не представляю себѣ таланта. По крайней мѣрѣ въ началѣ онъ долженъ оскорблять. На современныхъ художественныхъ рынкахъ эта дерзость давно уже учтена и цѣна ей въ точности извѣстна. Поэтому все меньше стано
вится такихъ выставокъ, которыя совсѣмъ не удѣляли-бы мѣста дерзкому. Бѣда лишь въ томъ, что бываетъ притворная, поддѣльная дерзость и бываетъ настоящая. Различать ихъ стано
вится все труднѣе. Лучшее средство, конечно, время.
Настоящая дерзость, искренняя, неудержимая, страстная и покоряющая—явленіе рѣдкое. Дерзость Слефохта—несомнѣнно настоящая. Ей вѣришь. И въ то же время немного найдется художниковъ, у которыхъ были бы такъ рѣдки удачныя картины. Совсѣмъ удаченъ только „бѣлый“ д’Андрадэ. Почти удачна „Шехера-зада“ и лѣвая часть триптиха „Блудный сынъ“. Очень много удачнаго и въ его послѣдней вещи, „Ры
ставкѣ можно, слѣдовательно, составить себѣ нѣкоторое представленіе о томъ, что творится въ современной Германіи.
Я вынесъ отсюда чрезвычайно безотрадное впечатлѣніе. Все показалось мнѣ какъ-то ужъ слишкомъ почтеннымъ, „маститымъ“. Хотѣлось видѣть что-нибудь дерзкое, острое. Хотѣлось слышать громкіе голоса, а не хрипъ стариковъ и трусливый шепотъ загнанной молодежи.
Конечно, были исключенія. Къ нимъ надо отнести огромный пейзажъ Калькрейта „Waldenburg“, взятый оригинально, какъ-то не по выставочному и разрѣшенный съ пріятной простотой. Неумѣстной въ этомъ профессорскомъ обществѣ игривостью отличались превосходные гротески Дица и “картинка Вальзера.
Однако, настоящая дерзость чувствовалась только въ вещахъ Th. Th. Heine.
* *
Гейне.
На выставкѣ есть небольшая деревянная скульптура,—„чортъ“, съ рожками, копытами, словомъ, всѣмъ, что бываетъ у средней руки чорта. Когда я его увидалъ, я сразу узналъ его автора. Это длинное неуклюжее туловище, покачивающееся на коротенькихъ, кривыхъ козлиныхъ ножкахъ слишкомъ напоминало
Гейневскихъ чертей въ Simplicissimus’h. И въ скульптурѣ выражена таже орнаментальность, которой мы привыкли любоваться въ его рисо
ванныхъ чертяхъ. При томъ это настоящая скульптура, а не пустячокъ, какимъ ее считаютъ въ Мюнхенѣ.
Кромѣ „чорта“, Гейне выставилъ свою старую „Весталку“, цѣлующуюся съ чертомъ и большую новую картину „Борьба съ дракономъ“.
Побѣдитель дракона, юноша въ ярко красномъ нарядѣ шута, одной рукой опирается на мечъ:
вонзенный въ мягкое туловище чудовища, а другой подноситъ къ своимъ губамъ ручку бѣлокурой красавицы, конечно въ кринолинѣ 30-хъ гг. и съ рошкошными буклями. Черныя и зо
лотыя пятна дракона уходятъ въ глубину и теряются во мракѣ лѣса, надъ которымъ зажглась золотистая заря.
Всматриваясь въ пѣвучія линіи композиціи,
въ звенящія краски, въ это тонко и остроумно разрѣшенное декоративное цѣлое, никакъ не
можешь уловить, гдѣ художникъ серьезенъ и гдѣ онъ начинаетъ подсмѣиваться надъ зрителемъ, тѣмъ особеннымъ тихимъ и хитрымъ смѣхомъ, которымъ смѣялся надъ своимъ читателемъ и вмѣстѣ надъ собой* Гофманъ.
Я не согласенъ только съ размѣромъ картины (фигуры въ натуральную величину); получается такое впечатлѣніе, какъ-будто маленькая акварель увеличена до саженнаго размѣра.
* *
Слефохтъ.
Послѣ Гейне наиболѣе интереснымъ и значительнымъ талантомъ молодой Германіи является,
мнѣ кажется, Max Slevogt. На союзную выставку онъ далъ своего „чорнаго“ д’Андрадэ, назван
наго такъ по его черному костюму въ отличіе отъ „бѣлаго“. Этого „чорнаго“ въ Германіи цѣ
нятъ больше „бѣлаго“. Мнѣ онъ совсѣмъ не нравится, за то я очень люблю „бѣлаго“. Въ свое время я писалъ о немъ изъ Берлина. Это одна изъ самыхъ блестящихъ вещей, написанныхъ въ послѣдніе годы въ Германіи.
Въ талантѣ каждаго свѣжаго художника есть доля дерзости, есть нѣчто оскорбительное
для средняго глаза. Безъ этой дерзости я какъто не представляю себѣ таланта. По крайней мѣрѣ въ началѣ онъ долженъ оскорблять. На современныхъ художественныхъ рынкахъ эта дерзость давно уже учтена и цѣна ей въ точности извѣстна. Поэтому все меньше стано
вится такихъ выставокъ, которыя совсѣмъ не удѣляли-бы мѣста дерзкому. Бѣда лишь въ томъ, что бываетъ притворная, поддѣльная дерзость и бываетъ настоящая. Различать ихъ стано
вится все труднѣе. Лучшее средство, конечно, время.
Настоящая дерзость, искренняя, неудержимая, страстная и покоряющая—явленіе рѣдкое. Дерзость Слефохта—несомнѣнно настоящая. Ей вѣришь. И въ то же время немного найдется художниковъ, у которыхъ были бы такъ рѣдки удачныя картины. Совсѣмъ удаченъ только „бѣлый“ д’Андрадэ. Почти удачна „Шехера-зада“ и лѣвая часть триптиха „Блудный сынъ“. Очень много удачнаго и въ его послѣдней вещи, „Ры