Рядомъ со мною помѣстился господинъ, по комплекціи смахивающій на берлинскаго бан
кира, но въ дѣйствительности оказавшійся музыкальнымъ критикомъ одной большой мюнхенской газеты. Онъ очень любезно принялся знакомить меня съ находившимися въ залѣ музы
кальными знаменитостями, число коихъ, по расчету моего обязательнаго чичероне, лишь немногимъ уступало количеству всей присутствовав
шей публики. Онъ зналъ въ лицо почти всѣхъ чѣмъ-либо ознаменовавшихъ свое существованіе провинціальныхъ капельмейстеровъ. Послѣдніе, впрочемъ, титулуются въ Германіи Herr Mnsikdirector и всѣ поголовно сочиняютъ симфоніи и оперы, разыгрывая при этомъ маленькихъ Вагне
ровъ, Брамсовъ или, въ худшемъ случаѣ, Гумпердинковъ. Сосѣдъ мой непрерывно раскланивался, не упуская при этомъ каждый разъ сообщать мнѣ, съ большимъ или меньшимъ оттѣн
комъ почтительности, фамилію привѣтствуемой имъ „знаменитости“. Съ выраженіемъ, преиспол
неннымъ почти благоговѣнія, критикъ обратилъ мое вниманіе на композитора Ганса Пфитцнера, автора недавно поставленной въ Мюнхенѣ оперы Die Rose vom Liebesgarten. Я зналъ, что почти вся нѣмецкая критика отнеслась къ новой оперѣ крайне непривѣтливо и потому не мало былъ удивленъ, когда сосѣдъ мой съ необычайнымъ восторгомъ отозвался о произ
веденіи Пфитцнера. На мое замѣчаніе, что его мнѣніе расходится со взглядами всѣхъ остальныхъ критиковъ, собесѣдникъ мой даже по
краснѣлъ отъ негодованія и съ жаромъ сталъ убѣждать меня, что вся современная нѣмецкая критика не стоитъ выѣденнаго яйца и что геній Пфитцнера рано или поздно восторжествуетъ надъ кучкой невѣжественныхъ и недобросо
вѣстныхъ зоиловъ. Филиппика моего критика противъ его собратій по ремеслу грозила принять размѣры добраго полемическаго фелье
тона и я уже въ душѣ глубоко сожалѣлъ о своемъ неосторожномъ замѣчаніи, тѣмъ болѣе, что расходившійся критикъ повидимому соби
рался продолжать свою обвинительную рѣчь подъ звуки уже начавшагося концерта. Но тутъ я прибѣгъ къ одной давно испытанной дипломатической уловкѣ, а именно, выразилъ слово
охотливому сосѣду свое глубокое сожалъніе, что никакъ нельзя заставить умолкнуть несносный оркестръ, мѣшающій мнѣ вслушиваться въ
его интересныя слова. Уловка подѣйствовала и словоизверженіе, сильно сдобренное чистѣйшимъ баварскимъ акцентомъ, на время застыло.
Концертъ начался съ симфонической поэмы Зигмунда Hausegger’a „Виландъ Кузнецъ“. Ор
кестромъ дирижировалъ авторъ, одинъ изъ самыхъ дѣятельныхъ участниковъ съѣзда, вложившій не мало труда на разучиваніе съ ор
кестромъ и хоромъ почти всѣхъ исполнявшихся на съѣздѣ сочиненій. Произведенію Гаусегера подложена довольно пространная программа, краснорѣчиво излагающая злоключенія нѣкоего миѳическаго кузнеца, съумѣвшаго силою своего искусства подчинить себѣ весь земной міръ. Кузнецъ этотъ, обуреваемый неукротимой страстью къ захватамъ, или же слѣдуя принци
памъ широко понимаемаго миролюбія, что, впрочемъ, какъ мы изъ политики послѣдняго времени могли убѣдиться, выходитъ на одно, задумалъ покорить себѣ и небесную твердь. Собираясь въ походъ на небожителей, подъ каковыми, конечно, не слѣдуетъ разумѣть китайцевъ, кузнецъ принимается за соотвѣтствующія его миролюбивымъ намѣреніямъ пригото
вленія: куетъ гигантскія орудія, въ сравненіи съ которыми знаменитыя крупповскія пушки кажутся брелочками, навѣшиваемыя на цѣпочку, и строитъ вздымающіяся къ небесамъ укрѣпле
ческое по швабскимъ понятіямъ имя Швангильды. Дѣва плѣняетъ сердце воинственнаго кузнеца, но, напуганная грозною силою огня, вырывающагося изъ кузницы Виланда, въ страхѣ улетаетъ назадъ. Тогда кузнеца охватываетъ глубокое отчаяніе. Онъ сознаетъ тщетность своихъ усилій завоевать небо помощью усовершен
ствованныхъ орудій. Его душою владѣютъ уже не отважные порывы къ сверхземному могуществу, а чувство совершенно иного, дотолѣ ему невѣдомаго свойства. Въ томленіяхъ неудовле
творенной страсти проводитъ онъ безсонныя ночи, пока вновь явившійся предъ нимъ образъ очаровательной Швангильды не побуждаетъ его
къ новымъ подвигамъ на поприщѣ идеальнаго самоуслажденія, почему-то непредусмотрѣннаго пресловутой lex Heinze. Идеализмъ, какъ видите, одержалъ побѣду.
кира, но въ дѣйствительности оказавшійся музыкальнымъ критикомъ одной большой мюнхенской газеты. Онъ очень любезно принялся знакомить меня съ находившимися въ залѣ музы
кальными знаменитостями, число коихъ, по расчету моего обязательнаго чичероне, лишь немногимъ уступало количеству всей присутствовав
шей публики. Онъ зналъ въ лицо почти всѣхъ чѣмъ-либо ознаменовавшихъ свое существованіе провинціальныхъ капельмейстеровъ. Послѣдніе, впрочемъ, титулуются въ Германіи Herr Mnsikdirector и всѣ поголовно сочиняютъ симфоніи и оперы, разыгрывая при этомъ маленькихъ Вагне
ровъ, Брамсовъ или, въ худшемъ случаѣ, Гумпердинковъ. Сосѣдъ мой непрерывно раскланивался, не упуская при этомъ каждый разъ сообщать мнѣ, съ большимъ или меньшимъ оттѣн
комъ почтительности, фамилію привѣтствуемой имъ „знаменитости“. Съ выраженіемъ, преиспол
неннымъ почти благоговѣнія, критикъ обратилъ мое вниманіе на композитора Ганса Пфитцнера, автора недавно поставленной въ Мюнхенѣ оперы Die Rose vom Liebesgarten. Я зналъ, что почти вся нѣмецкая критика отнеслась къ новой оперѣ крайне непривѣтливо и потому не мало былъ удивленъ, когда сосѣдъ мой съ необычайнымъ восторгомъ отозвался о произ
веденіи Пфитцнера. На мое замѣчаніе, что его мнѣніе расходится со взглядами всѣхъ остальныхъ критиковъ, собесѣдникъ мой даже по
краснѣлъ отъ негодованія и съ жаромъ сталъ убѣждать меня, что вся современная нѣмецкая критика не стоитъ выѣденнаго яйца и что геній Пфитцнера рано или поздно восторжествуетъ надъ кучкой невѣжественныхъ и недобросо
вѣстныхъ зоиловъ. Филиппика моего критика противъ его собратій по ремеслу грозила принять размѣры добраго полемическаго фелье
тона и я уже въ душѣ глубоко сожалѣлъ о своемъ неосторожномъ замѣчаніи, тѣмъ болѣе, что расходившійся критикъ повидимому соби
рался продолжать свою обвинительную рѣчь подъ звуки уже начавшагося концерта. Но тутъ я прибѣгъ къ одной давно испытанной дипломатической уловкѣ, а именно, выразилъ слово
охотливому сосѣду свое глубокое сожалъніе, что никакъ нельзя заставить умолкнуть несносный оркестръ, мѣшающій мнѣ вслушиваться въ
его интересныя слова. Уловка подѣйствовала и словоизверженіе, сильно сдобренное чистѣйшимъ баварскимъ акцентомъ, на время застыло.
Концертъ начался съ симфонической поэмы Зигмунда Hausegger’a „Виландъ Кузнецъ“. Ор
кестромъ дирижировалъ авторъ, одинъ изъ самыхъ дѣятельныхъ участниковъ съѣзда, вложившій не мало труда на разучиваніе съ ор
кестромъ и хоромъ почти всѣхъ исполнявшихся на съѣздѣ сочиненій. Произведенію Гаусегера подложена довольно пространная программа, краснорѣчиво излагающая злоключенія нѣкоего миѳическаго кузнеца, съумѣвшаго силою своего искусства подчинить себѣ весь земной міръ. Кузнецъ этотъ, обуреваемый неукротимой страстью къ захватамъ, или же слѣдуя принци
памъ широко понимаемаго миролюбія, что, впрочемъ, какъ мы изъ политики послѣдняго времени могли убѣдиться, выходитъ на одно, задумалъ покорить себѣ и небесную твердь. Собираясь въ походъ на небожителей, подъ каковыми, конечно, не слѣдуетъ разумѣть китайцевъ, кузнецъ принимается за соотвѣтствующія его миролюбивымъ намѣреніямъ пригото
вленія: куетъ гигантскія орудія, въ сравненіи съ которыми знаменитыя крупповскія пушки кажутся брелочками, навѣшиваемыя на цѣпочку, и строитъ вздымающіяся къ небесамъ укрѣпле
нія. Но тутъ, съ эфирныхъ высотъ къ кузнецу слѣтаетъ нѣкая небесная дѣва, носящая поэти
ческое по швабскимъ понятіямъ имя Швангильды. Дѣва плѣняетъ сердце воинственнаго кузнеца, но, напуганная грозною силою огня, вырывающагося изъ кузницы Виланда, въ страхѣ улетаетъ назадъ. Тогда кузнеца охватываетъ глубокое отчаяніе. Онъ сознаетъ тщетность своихъ усилій завоевать небо помощью усовершен
ствованныхъ орудій. Его душою владѣютъ уже не отважные порывы къ сверхземному могуществу, а чувство совершенно иного, дотолѣ ему невѣдомаго свойства. Въ томленіяхъ неудовле
творенной страсти проводитъ онъ безсонныя ночи, пока вновь явившійся предъ нимъ образъ очаровательной Швангильды не побуждаетъ его
къ новымъ подвигамъ на поприщѣ идеальнаго самоуслажденія, почему-то непредусмотрѣннаго пресловутой lex Heinze. Идеализмъ, какъ видите, одержалъ побѣду.