ковъ: Рѣпина и Куинджи, въ особенности Рѣпина. Теперь Рѣпинъ не тотъ уже; 10 лѣтъ казенной службы, маститость профессорства, не
пониманіе „декадентовъ“—превратили его изъ живаго, прямо пламеннаго человѣка—въ какое-то „ходячее недоумѣніе“. Но это въ настоящее время, а восемь и даже еще шесть лѣтъ тому на
задъ это было не такъ. Онъ рвался служить службу молодому русскому искусству и, быть можетъ, Малявинъ и Сомовъ—наши два лучшіе художника не такъ ужъ чужды благодѣтельнаго во всякомъ случаѣ, освѣжающаго вліянія Рѣпина. Кромѣ нихъ мы-бы могли назвать еще человѣкъ пять шесть изъ
бывшихъ его учениковъ, которые вышли если не большими, то во всякомъ случаѣ хорошими художниками. Этого не слѣдуетъ забывать, и во всякомъ случаѣ это должно гарантировать Рѣпина отъ непріятнаго сосѣдства въ исторіи русскаго художественнаго образованія съ Вл.
Маковскимъ, не создавшимъ ни единаго худ ожни ка.
Однако, и это не мѣняетъ сути дѣла и въ настоящее время Академія въ цѣломъ своемъ составѣ снова такая-же богадѣльня, какою была богадѣльня гг. Вениговъ, Шамшиныхъ и Якоби. „Приближается развязка драмы“ говоритъ г. С-на, ІІриближается-ли? Какая можетъ быть развязка? Десять лѣтъ еще такое положеніе дѣлъ продлится, навѣрное, ибо „нельзя - же каждые десять лѣтъ производить радикальныя реформы“, а черезъ десять лѣтъ самымъ есте
ственнымъ образомъ часть богадѣльниковъ убе
рется, а ихъ мѣста займутъ новые пенсіонеры, снабженные аттестатомъ о достаточномъ воз
растѣ и почтенности. Въ настоящую минуту имѣются еще силы, могущія влить новую жизнь въ одряхлѣвшій организмъ Академіи, но че
резъ десять лѣтъ эти силы будутъ настолько измучены жизнью, такъ утомятся, такъ охла
дѣютъ да, пожалуй, такъ отупѣютъ, что только будутъ способны „состоять на казенной службѣ“.
Въ этотъ моментъ они и будутъ приглашены къ дѣлу. Наивные люди, пожалуй, и это назо
вутъ обновленіемъ, будутъ привѣтствовать этотъ шагъ впередъ, и будутъ возлагать надежды на новую эру, но на самомъ дѣлѣ произойдетъ такая-же мистификація, какая произошла въ 90-хъ годахъ.
Нѣтъ, не пристало нашей Академіи обно
вляться. Но, пожалуй, и Богъ съ нимъ, съ этимъ обновленіемъ? Нигдѣ Академіи не бле
щутъ свѣжестью, да и вопросъ большой— необходима ли свѣжесть для классной комнаты. Разумѣется въ свѣтлой, воздушной комнатѣ лучше учиться нежели въ спертомъ и темномъ чуланѣ. Однако, все-же въ школѣ самое важное не помѣщеніе, а то, что преподается въ помѣщеніи—перенося на нашу Академію: не свѣ
жая атмосфера та л ант ливы хъ учителей, а дѣловитый укладъ систематическаго и нуж
наго образованія. Рутина вовсе не плохая вещь для школы. Во всякой рутинѣ масса накопив
шихся и хорошо облюбованныхъ знаній—а вѣдь отъ школы требуются главнымъ образомъ знанія.
Между тѣмъ какъ разъ знаній не даетъ наша Академія вовсе, ни въ одной изъ многочислен
ныхъ спеціальностей, которымъ она учитъ. И вовсе дѣло не въ анатоміи, не въ расширенномъ курсѣ эстетики и пр. Нужны настояшіе, живые, знающіе люди. А ихъ то какъ разъ и нѣтъ. Нѣтъ ни знающихъ, ни живыхъ. Ученики Академіи мнѣ разсказывали о томъ, какъ препо
дается у нихъ исторія искусства. Это какая то гимназическая зубрежка, которая, вполнѣ есте
ственно, не можетъ дать никакихъ знаній. На экзаменахъ требуются такіе фантастическіе под
робности, которые, я убѣжденъ, неизвѣстны даже хранителямъ Эрмитажа, а на лекціяхъ присутствуютъ лишь три человѣка, одаренные способностью не впадать въ берибери отъ унылаго чтенія профессора. А вѣдь, исторія искус
ства главный предметъ въ Академіи. Вѣдь она только можетъ ввести молодого человѣка въ пониманіе прекраснаго, натолкнуть его на живое творчество, указать на примѣры, достойные изученія, сдѣлать, словомъ, изъ него образованнаго человѣка.
Не лучше обстоитъ дѣло съ перспективой, анатоміей и проч., однако по моему глубокому убѣжденію перспектива въ Академіи не должна быть расширена, а напротивъ сокращена до минимума. Художникъ, усвоившій, но твердо усвоившій пять шесть главныхъ формулъ, смѣло можетъ справиться съ самыми слож
ными задачами, ибо натура и чутье всегда ему подскажутъ то, что нужно добавить къ этимъ формуламъ. Но вотъ, вмѣсто пяти шести твердо усвоенныхъ формулъ и безконечной практики— академическимъ юношамъ преподаютъ скуч
пониманіе „декадентовъ“—превратили его изъ живаго, прямо пламеннаго человѣка—въ какое-то „ходячее недоумѣніе“. Но это въ настоящее время, а восемь и даже еще шесть лѣтъ тому на
задъ это было не такъ. Онъ рвался служить службу молодому русскому искусству и, быть можетъ, Малявинъ и Сомовъ—наши два лучшіе художника не такъ ужъ чужды благодѣтельнаго во всякомъ случаѣ, освѣжающаго вліянія Рѣпина. Кромѣ нихъ мы-бы могли назвать еще человѣкъ пять шесть изъ
бывшихъ его учениковъ, которые вышли если не большими, то во всякомъ случаѣ хорошими художниками. Этого не слѣдуетъ забывать, и во всякомъ случаѣ это должно гарантировать Рѣпина отъ непріятнаго сосѣдства въ исторіи русскаго художественнаго образованія съ Вл.
Маковскимъ, не создавшимъ ни единаго худ ожни ка.
Однако, и это не мѣняетъ сути дѣла и въ настоящее время Академія въ цѣломъ своемъ составѣ снова такая-же богадѣльня, какою была богадѣльня гг. Вениговъ, Шамшиныхъ и Якоби. „Приближается развязка драмы“ говоритъ г. С-на, ІІриближается-ли? Какая можетъ быть развязка? Десять лѣтъ еще такое положеніе дѣлъ продлится, навѣрное, ибо „нельзя - же каждые десять лѣтъ производить радикальныя реформы“, а черезъ десять лѣтъ самымъ есте
ственнымъ образомъ часть богадѣльниковъ убе
рется, а ихъ мѣста займутъ новые пенсіонеры, снабженные аттестатомъ о достаточномъ воз
растѣ и почтенности. Въ настоящую минуту имѣются еще силы, могущія влить новую жизнь въ одряхлѣвшій организмъ Академіи, но че
резъ десять лѣтъ эти силы будутъ настолько измучены жизнью, такъ утомятся, такъ охла
дѣютъ да, пожалуй, такъ отупѣютъ, что только будутъ способны „состоять на казенной службѣ“.
Въ этотъ моментъ они и будутъ приглашены къ дѣлу. Наивные люди, пожалуй, и это назо
вутъ обновленіемъ, будутъ привѣтствовать этотъ шагъ впередъ, и будутъ возлагать надежды на новую эру, но на самомъ дѣлѣ произойдетъ такая-же мистификація, какая произошла въ 90-хъ годахъ.
Нѣтъ, не пристало нашей Академіи обно
вляться. Но, пожалуй, и Богъ съ нимъ, съ этимъ обновленіемъ? Нигдѣ Академіи не бле
щутъ свѣжестью, да и вопросъ большой— необходима ли свѣжесть для классной комнаты. Разумѣется въ свѣтлой, воздушной комнатѣ лучше учиться нежели въ спертомъ и темномъ чуланѣ. Однако, все-же въ школѣ самое важное не помѣщеніе, а то, что преподается въ помѣщеніи—перенося на нашу Академію: не свѣ
жая атмосфера та л ант ливы хъ учителей, а дѣловитый укладъ систематическаго и нуж
наго образованія. Рутина вовсе не плохая вещь для школы. Во всякой рутинѣ масса накопив
шихся и хорошо облюбованныхъ знаній—а вѣдь отъ школы требуются главнымъ образомъ знанія.
Между тѣмъ какъ разъ знаній не даетъ наша Академія вовсе, ни въ одной изъ многочислен
ныхъ спеціальностей, которымъ она учитъ. И вовсе дѣло не въ анатоміи, не въ расширенномъ курсѣ эстетики и пр. Нужны настояшіе, живые, знающіе люди. А ихъ то какъ разъ и нѣтъ. Нѣтъ ни знающихъ, ни живыхъ. Ученики Академіи мнѣ разсказывали о томъ, какъ препо
дается у нихъ исторія искусства. Это какая то гимназическая зубрежка, которая, вполнѣ есте
ственно, не можетъ дать никакихъ знаній. На экзаменахъ требуются такіе фантастическіе под
робности, которые, я убѣжденъ, неизвѣстны даже хранителямъ Эрмитажа, а на лекціяхъ присутствуютъ лишь три человѣка, одаренные способностью не впадать въ берибери отъ унылаго чтенія профессора. А вѣдь, исторія искус
ства главный предметъ въ Академіи. Вѣдь она только можетъ ввести молодого человѣка въ пониманіе прекраснаго, натолкнуть его на живое творчество, указать на примѣры, достойные изученія, сдѣлать, словомъ, изъ него образованнаго человѣка.
Не лучше обстоитъ дѣло съ перспективой, анатоміей и проч., однако по моему глубокому убѣжденію перспектива въ Академіи не должна быть расширена, а напротивъ сокращена до минимума. Художникъ, усвоившій, но твердо усвоившій пять шесть главныхъ формулъ, смѣло можетъ справиться съ самыми слож
ными задачами, ибо натура и чутье всегда ему подскажутъ то, что нужно добавить къ этимъ формуламъ. Но вотъ, вмѣсто пяти шести твердо усвоенныхъ формулъ и безконечной практики— академическимъ юношамъ преподаютъ скуч