каетъ своими свѣтящимися красками и кажется какимъ-то отчаяннымъ сорванцомъ, вор
вавшимся сюда только для того, чтобы пока
зать всю скуку и безнадежную рутину всего этого средняго „салоннаго“ искусства. Мнѣ нравятся эти краски; въ нихъ чрезвычайно много той особенной остроты, въ которой иногда просто нуждаешься, хотя бы потому, что почти совсѣмъ не видишь ея ни въ Москвѣ, ни въ Петербургѣ. Однако, я не слишкомъ вѣрю въ искренность и не думаю, чтобы Англада былъ „настоящимъ“ сорванцомъ, какимъ былъ Манэ или хотя бы Гогэнъ. Здѣсь очень много под
дѣлки. Здѣсь много Лотрека и Бенара. И все же въ его картинахъ есть своя красота, и этими соблазнительными арабесками шляпъ, шлейфовъ и накидокъ можно дѣйствительно
любоваться. И еще одно достоинство: въ нихъ нѣтъ пошлости. А если художникъ пишетъ кафе и кокотокъ и благополучно избѣгаетъ
пошлости, то и это уже много. Пока онъ не наскучилъ, его смотришь съ удовольствіемъ. Зулоага уже наскучилъ. Придетъ скоро, вѣроятно, и очередь Англады.
Секретъ настоящаго искусства въ томъ, что оно не можетъ наскучить.
Родэнъ.
Въ Германіи рѣдкая выставка обходится теперь безъ Родэна. Этимъ лѣтомъ одновременно было организовано двѣ большихъ его коллективныхъ выставки, одна въ Дрезденѣ, дру
гая—въ Дюссельдорфѣ. Много его скульптуры въ Берлинскомъ музеѣ, въ Брюссельскомъ и въ Люксембургскомъ. Мнѣ все это пришлось пересмотрѣть теперь подрядъ. И все вещи, ви
дѣнныя уже десятки разъ раньше. Этотъ не можетъ наскучить какъ не можетъ наскучить
Донателло, или Микель-Анжело. Смотришь и каждый разъ дѣлаешь новыя открытія. Въ Дюссельдорфѣ по Родэновской выставкѣ ходишь какъ среди какой-то волшебной страны пре
красныхъ грезъ. Стоящія тутъ-же въ сосѣдней комнатѣ превосходныя вещи Менье и Лааге кажутся послѣ Родэна какой-то тусклой про
зой. И главное чѣмъ-то безконечно далекимъ отъ искусства, совсѣмъ ему не нужнымъ.
Въ салонѣ Родэнъ выставилъ „Мыслителя“ великолѣпное, хотя далеко не лучшее свое про
изведеніе и поразительный женскій бюстъ. Этотъ мраморъ безусловно лучше знаменитаго Люксембургскаго, который онъ нѣсколько напоминаетъ своей деликатной техникой.
Сезаннъ.

Въ Берлинѣ мнѣ удалось увидать большую выставку Сезанна. Мнѣ давно уже этого хотѣ

лось, такъ какъ до сихъ поръ видѣлъ его вещи урывками, случайно. Хотѣлось въ особенности потому, что Сезаннъ признается главой такой большой и интересной группы художниковъ, какъ нео-импрессіонисты. До сихъ поръ я никакъ не могъ понять, что собственно связы
ваетъ съ Сезанномъ новѣйшую французскую школу. По годамъ онъ годится большинству ихъ не въ отцы, а въ дѣды, потому-что онъ сверстникъ Манэ. Не смотря на то, что многое изъ видѣннаго мною раньше очень мало меня удовлетворяло, а кое-что казалось по-просту вздоромъ, даже не безъ доли шарлатанства, я все же не терялъ надежды увидать когда-ни
будь настоящіе шедевры, подписанные этимъ таинственнымъ именемъ. Не даромъ же Золя списалъ своего Клода Лантье, котораго всѣ нѣкогда такъ нѣжно любили, съ Сезанна. Мало того, знаменитая его книжка „Mes haines“, эта первая проповѣдь модернизма, была посвящена не Манэ, а именно Сезанну, и это посвященіе отличалось какой-то особенно трогательной тор
жественностью. Наконецъ, Воларъ, этотъ Дюранъ-Рюэль новѣйшей французской школы, прямо считаетъ Сезанна величайшимъ изъ жи
вущихъ теперь французскихъ художниковъ. Я знаю, что у многихъ такая ссылка на ка~ кого-то торговца картинами вызоветъ улыбку. Однако, тотъ, кто знакомъ съ исторіей новѣй

шей живописи, знаетъ, какое мѣсто приходится отвести въ этой исторіи Дюрану-Рюэлю. Отно

сительно Волара я напомню только, что онъ первый оцѣнилъ Гогена, тогда, когда надъ по
слѣднимъ глумился и самъ Дюранъ-Рюэль. Онъ горячо пропагандировалъ Ванъ-Гога, потомъ Мориса Дениса и всѣхъ неимпрессіонистовъ. Очень понятно, что съ его мнѣніемъ можно серьезно считаться.
И вотъ я наконецъ въ трехъ залахъ у Кассирера, биткомъ набитыхъ произведеніями этого человѣка, И долженъ сказать, что здѣсь меня