вчера, не смотря на то, что общество, котораго они были драгоцѣннѣйшей частью, не признавало ихъ.
Та масса безпокойства и неудовлетворенности, поднятая импрессіоннизмомъ и которая непремѣнно должна разрѣшиться, найти свой выходъ, въ Осеннемъ Салонѣ имѣетъ свое эхо, но разрѣшенія тамъ не находитъ. Мы его должны искать въ другомъ мѣстѣ. Искусство не можетъ стоять на одномъ мѣстѣ, и здѣсь или тамъ,
вверхъ или внизъ, оно все же идетъ, движется, живетъ вмѣстѣ съ нами и тѣмъ насъ трогаетъ.
Вихрь яркихъ красокъ и неуловимыхъ движеній, поднятый Manet и охватившій французскую живопись 80-хъ годовъ и послѣдую
щаго десятилѣтія, — это цѣлая эпоха. Дрожащій свѣтъ, café-concert, chanteuses и danseuses, яркія платья, быстрыя движенія, цѣ
лая гамма цвѣтныхъ рефлексовъ и освѣщеніе снизу, сцена, видимая изъ перваго ряда кре
селъ, тусклый свѣтъ зрительной залы, — словомъ, вся жизнь, кричащая, непрестанно движущаяся и отчаянно жестикулирующая,— вихрь этотъ промчался, и вотъ его слабые слѣды здѣсь, въ Салонѣ. Нужно быть слѣпымъ, что
бы не видѣть Дегаса въ Intérieur’axn Вюилльяра и Боннара. Нужно очень плохо видѣть, чтобы не найти въ нихъ и Лотрека. Но эти художники настолько артисты, что умѣютъ иногда сохра
нить нѣкоторую долю индивидуальности, и съ ними импрессіоннизмъ сдѣлалъ послѣднюю по
бѣду—вторгнулся въ интимную жизнь буржуа. И это съ большимъ мастерствомъ и талантомъ. Съ большимъ, впрочемъ, изяществомъ, чѣмъ съ силой. И, пожалуй, еще съ нѣкоторой скукой.
* *
Каррьеръ, вышедшій изъ Національнаго Общества и принимающій горячее участіе въ судьбѣ Общества Осенняго Салона, основатель этого общества,—выставилъ довольно большое панно—Les fiancés, портретъ, нѣсколько голо
вокъ и опять—maternité. Всѣ эти вещи не хуже и не лучше прежнихъ головокъ, maternités и портретовъ. Каррьеръ—художникъ добросовѣстный, работающій медленно, и всѣ холсты, поя
вляющіеся на выставкахъ,—приблизительно о динаковой силы. Но между ними есть два-три та
кой высокой силы и такого высокаго подъема духа, такой красоты (и это не тѣ два, которые находятся въ Люксембургѣ), что выше онъ уже не поднимался. Я видѣлъ ихъ на выставкѣ
Каррьера 1901 года, въ каталогѣ годъ не былъ помѣченъ и, очевидно, они были написаны гораздо раньше.
Большое панно нынѣшняго Салона отличается обычными достоинствами Каррьера—богатымъ чувствомъ, богатой живописью.
Пройдя двѣ комнаты, въ которыхъ не замѣчаю ничего интереснаго мы вступаемъ въ длин
ный залъ импрессіонистовъ. Здѣсь собраніе Loisau, Le Beau, Maufra, Moret, Detroy и нашъ Тарховъ.
Первые четыре—pasticheur’H Claude’a Monet. Здѣсь импрессіоннизмъ становится условностью. Во всѣхъ холстахъ неизмѣнно преобладаетъ синеіолетовая окраска, каждый изъ нихъ си
лится сдѣлать добросовѣстный trompe-l’oeil, при непремѣнно скверной композиціи. „Com
ment, c’est pour ça pue je me suis battu?“ въ отчаяньи писалъ Зола въ 1896 году, послѣ тридцати-лѣтняго отсутствія попавъ въ Салонъ и увидавъ направо и на лѣво, выбѣленнаго и подрумяненнаго Манэ.
Такова участь всѣхъ открытій. Сдѣлавшись достояніемъ толпы, искусство Манэ создало такъ называемую школу, такую же скучную, какъ всякая другая школа.
Въ этой залѣ Тарховъ производитъ пріятное впечатлѣніе своей непосредственностью.
Guillaumin, старый боецъ импрессіоннизма, survivant знаменитой выставки 1874 года; живопись его груба, но декоративна.
Группа Вюилльяра, такъ называемая группа 10-ти, занимаетъ три послѣдовательныя залы. Vallotton, искусный граверъ на деревѣ, иногда съ чувствомъ изысканнаго реализма,—довольно педантичный живописецъ. Боль
шая, тщательная, при кажущейся небрежности, добросовѣстная техника: точный рисунокъ, точ
ная перспектива; много простоты, спокойствія— вѣрнѣе равнодушія—и чувства.
Vuillard. Два панно-пейзажа, нѣсколько intérieurs. Тутъ-же, на противоположной стѣнѣ, тринадцать литографій въ краскахъ, изданныя довольно давно Волларомъ.
кана, нежели Валлоттона, но болѣе красива,
* * *
Та масса безпокойства и неудовлетворенности, поднятая импрессіоннизмомъ и которая непремѣнно должна разрѣшиться, найти свой выходъ, въ Осеннемъ Салонѣ имѣетъ свое эхо, но разрѣшенія тамъ не находитъ. Мы его должны искать въ другомъ мѣстѣ. Искусство не можетъ стоять на одномъ мѣстѣ, и здѣсь или тамъ,
вверхъ или внизъ, оно все же идетъ, движется, живетъ вмѣстѣ съ нами и тѣмъ насъ трогаетъ.
Вихрь яркихъ красокъ и неуловимыхъ движеній, поднятый Manet и охватившій французскую живопись 80-хъ годовъ и послѣдую
щаго десятилѣтія, — это цѣлая эпоха. Дрожащій свѣтъ, café-concert, chanteuses и danseuses, яркія платья, быстрыя движенія, цѣ
лая гамма цвѣтныхъ рефлексовъ и освѣщеніе снизу, сцена, видимая изъ перваго ряда кре
селъ, тусклый свѣтъ зрительной залы, — словомъ, вся жизнь, кричащая, непрестанно движущаяся и отчаянно жестикулирующая,— вихрь этотъ промчался, и вотъ его слабые слѣды здѣсь, въ Салонѣ. Нужно быть слѣпымъ, что
бы не видѣть Дегаса въ Intérieur’axn Вюилльяра и Боннара. Нужно очень плохо видѣть, чтобы не найти въ нихъ и Лотрека. Но эти художники настолько артисты, что умѣютъ иногда сохра
нить нѣкоторую долю индивидуальности, и съ ними импрессіоннизмъ сдѣлалъ послѣднюю по
бѣду—вторгнулся въ интимную жизнь буржуа. И это съ большимъ мастерствомъ и талантомъ. Съ большимъ, впрочемъ, изяществомъ, чѣмъ съ силой. И, пожалуй, еще съ нѣкоторой скукой.
* *
Каррьеръ, вышедшій изъ Національнаго Общества и принимающій горячее участіе въ судьбѣ Общества Осенняго Салона, основатель этого общества,—выставилъ довольно большое панно—Les fiancés, портретъ, нѣсколько голо
вокъ и опять—maternité. Всѣ эти вещи не хуже и не лучше прежнихъ головокъ, maternités и портретовъ. Каррьеръ—художникъ добросовѣстный, работающій медленно, и всѣ холсты, поя
вляющіеся на выставкахъ,—приблизительно о динаковой силы. Но между ними есть два-три та
кой высокой силы и такого высокаго подъема духа, такой красоты (и это не тѣ два, которые находятся въ Люксембургѣ), что выше онъ уже не поднимался. Я видѣлъ ихъ на выставкѣ
Каррьера 1901 года, въ каталогѣ годъ не былъ помѣченъ и, очевидно, они были написаны гораздо раньше.
Большое панно нынѣшняго Салона отличается обычными достоинствами Каррьера—богатымъ чувствомъ, богатой живописью.
Пройдя двѣ комнаты, въ которыхъ не замѣчаю ничего интереснаго мы вступаемъ въ длин
ный залъ импрессіонистовъ. Здѣсь собраніе Loisau, Le Beau, Maufra, Moret, Detroy и нашъ Тарховъ.
Первые четыре—pasticheur’H Claude’a Monet. Здѣсь импрессіоннизмъ становится условностью. Во всѣхъ холстахъ неизмѣнно преобладаетъ синеіолетовая окраска, каждый изъ нихъ си
лится сдѣлать добросовѣстный trompe-l’oeil, при непремѣнно скверной композиціи. „Com
ment, c’est pour ça pue je me suis battu?“ въ отчаяньи писалъ Зола въ 1896 году, послѣ тридцати-лѣтняго отсутствія попавъ въ Салонъ и увидавъ направо и на лѣво, выбѣленнаго и подрумяненнаго Манэ.
Такова участь всѣхъ открытій. Сдѣлавшись достояніемъ толпы, искусство Манэ создало такъ называемую школу, такую же скучную, какъ всякая другая школа.
Въ этой залѣ Тарховъ производитъ пріятное впечатлѣніе своей непосредственностью.
Guillaumin, старый боецъ импрессіоннизма, survivant знаменитой выставки 1874 года; живопись его груба, но декоративна.
Группа Вюилльяра, такъ называемая группа 10-ти, занимаетъ три послѣдовательныя залы. Vallotton, искусный граверъ на деревѣ, иногда съ чувствомъ изысканнаго реализма,—довольно педантичный живописецъ. Боль
шая, тщательная, при кажущейся небрежности, добросовѣстная техника: точный рисунокъ, точ
ная перспектива; много простоты, спокойствія— вѣрнѣе равнодушія—и чувства.
Vuillard. Два панно-пейзажа, нѣсколько intérieurs. Тутъ-же, на противоположной стѣнѣ, тринадцать литографій въ краскахъ, изданныя довольно давно Волларомъ.
Живопись Вюилльяра—вся болѣе ском
кана, нежели Валлоттона, но болѣе красива,