1904. № 11-12. РУСЛАНЪ и ЛЮДМИЛА.

Новой постановкой Руслана „новая“ дирекція сдѣлала величайшее усиліе. Это есть ея „ко

зырь“, ея raison d’être, ея profession de foi безъ малѣйшей утайки. Готовили эту постановку больше трехъ лѣтъ, работали надъ нею въ ма
лѣйшихъ деталяхъ и, что очень важно, сами остались довольны сдѣланнымъ. „Лучше не умѣемъ. Судите насъ: „вотъ мы каковы“.
Поэтому-то приходится подойти съ особой осторожностью къ обсужденію этой постановки и, оставляя въ сторонѣ фразы „мнѣ лично очень нравится“, или „я лично нахожу постановку возмутительной“, разобраться въ самой сущно
сти вопроса, что собой представляетъ затѣя „новой“ дирекціи, куда это все клонитъ и возможно ли одобрить это клоненіе?
Театральную постановку въ разныхъ театрахъ понимаютъ различно. Одни считаютъ ее вообще чѣмъ то почти лишнимъ, другіе очень важ
нымъ. Одни видятъ въ ней помѣху для уразумѣнія спектакля (такъ почти вся наша пресса отнеслась къ мейнингенцамъ и ихъ черезчуръ детально разработанной постановкѣ), дру
гіе удѣляютъ постановкѣ чуть-ли не одно изъ первыхъ мѣстъ (сценарій Ибсена, ремарки Го
голя). Одни считаютъ постановку лишь фономъ, на которомъ развертывается драма (античный театръ), другіе вводятъ постановку какъ со
ставной элементъ пьесы, мы-бы сказали, какъ „дѣйствующее лицо“ (Московскій Художественный театръ, мейнингенцы). Наконецъ, суще
ствуетъ и отношеніе къ постановкѣ, какъ къ самостоятельному спектаклю, въ которомъ фа
була пьесы въ противоположность къ первому изъ указанныхъ нами случаевъ, играетъ роль фона или канвы. Этотъ типъ постановокъ мы видимъ въ всевозможныхъ „фееріяхъ“, въ ко
торыхъ дѣйствіе играетъ самую ничтожную роль, а зрѣлище поглощаетъ все вниманіе. По
мѣрѣ огрубѣнія общества фееріи все болѣе и болѣе проникаетъ на сцену (такъ было и въ древне-римскомъ театрѣ на склонѣ его существованія) и малопо-малу теряютъ свою обособ
ленность, распространяется на всѣ спектакли. Грандіознѣйшія трагедіи становятся лишь предлогами для щеголянія декораціями и костю
мами. Истинныя задачи драмы отходятъ на второй планъ и „circences“ становятся лозунгомъ всей сцены.
Нѣчто подобное можемъ мы нынѣ усмотрѣть на нашей императорской сценѣ. Лѣтъ двад
цать, тридцать тому назадъ о постановкѣ почти не думали; спеціалисты-чиновники, академики