неправильно. Какъ истинные художники они даже сдѣлали при этомъ больше, чѣмъ въ сущности отъ нихъ требовалось по театральному уставу. Они позаботились о нѣкоторыхъ хо
ровыхъ эффектахъ (1-е дѣйствіе), они внесли нѣсколько новыхъ взглядовъ на нѣкоторыя сцены. Всеже, что они должны были сдѣлать кромѣ того, но не сдѣлали—уже не на ихъ отвѣтственности, а на отвѣтственности „главныхъ командировъ“. Вотъ тутъ-то и нѣтъ „дер
щенность—все вещи абсолютно не допустимыя на серьезной сценѣ.
замка Черномора (ибо нельзя-же считать за „страшный“ замокъ чародѣя игрушечную бесѣдочку, которую сдѣлалъ Головинъ), какъ отсутствіе самого Черномора (ибо, ей-Богу, этотъ загримированный мальчуганъ—не чудовищный кол
тотъ ординарный садикъ съ подозрительными фонариками, который мы видимъ въ этой сценѣ).
Если-бы была державная рука, то она остановилась-бы на главныхъ моментахъ всякаго опер
наго спектакля на „режисерскихъ движеніяхъ“
и на оркестрѣ. А какъ разъ и та и другая сторона ниже всякой критики. Г. Направникъ
ведетъ оперу съ совершенно невыносимымъ равнодушіемъ. Это преступленіе—такъ дири
жировать! Г. Палечекъ абсолютно ничего не сдѣлалъ со всѣми центральными моментами оперы, съ похищеніемъ Людмилы, съ посѣ
щеніемъ Русланомъ Фина, со свиданіемъ Фар
лафа съ Наиной, съ блужданіемъ Руслана по полю, наконецъ, еъ пребываніемъ Ратмира въ сѣтяхъ Наины, а Людмилы въ сѣтяхъ Черномора. Совершенный провалъ выходъ Черно
мора. Что за благодарная задача. Задача какъ разъ фееричная. А на дѣлѣ—только дефилэ красивыхъ костюмовъ—безъ всякаго дѣйствія.
Въ этой оперѣ-сказкѣ отсутствуетъ „сказка“. Ея нѣтъ ни въ методичномъ отбиваніи такта г. Направникомъ, ни въ безтолковой суетнѣ хо
ровъ, ни въ растерянной и шаблонной игрѣ артистовъ, ни въ красивыхъ, но не смѣлоан
тастичныхъ костюмахъ, ни въ прекрасныхъ, но или слишкомъ трезвыхъ, илн слишкомъ тем
ныхъ, или слишкомъ эскизочныхъ и не достаточно продуманныхъ декораціяхъ. Сказка, я-бы сказалъ, вещь серьезная. Это не одна шутка мысли, а это почти всегда (даже въ шутовской поэмѣ Пушкина, не говоря уже о глубоко серьез
ной музыкѣ Глинки), это почти всегда нѣчто мистическое. Сказка безъ этого характера не имѣетъ прелести—это вздоръ, чепуха, болѣе скучная нежели самый тоскливый трактатъ.
Въ поэмѣ Пушкина, не смотря на ея фривольный тонъ, есть эта мистичность; въ музыкѣ Глинки она даже получила какой-то подчасъ мрачный, подчасъ даже трагическій характеръ *).
Не только вѣришь въ подлинность всѣхъ этихъ лицъ, но вѣришь въ реальность полета Черномора, въ его замокъ на сѣверномъ по
люсѣ, въ тяжелый кошмаръ „головы“. Въ поэмѣ и въ оперѣ не одна пестрая фантастичность фееріи, въ нихъ настоящая загадочность, на
нужны осязательныя формы, нужна такая же подлинность, такая же убѣдительность, какая живетъ въ разсказѣ поэта и въ звукахъ компо
зитора. Здѣсь нужна одна объединяющая душа, а ея-то и нѣтъ. Въ подлинность такого вздорнаго замка, такого ребяческаго Черномора — никто не повѣритъ. Не таинственная игра между дѣйствительностью и вымысломъ, не прельстительныя сумерки между днемъ правды и ночью тайны получились въ новой поста
новкѣ Руслана — а очень простая проза: красивая выставка нарядовъ и костюмовъ, ка
кой-то складъ эффектныхъ, но легкомысленныхъ красокъ.
Положимъ, краска вообще есть нѣчто таинственное по своему смыслу и своему дѣйствію. Это все равно, что тонъ въ музыкѣ. Но изъ тоновъ можно составить, какъ оперетку, такъ и грандіозную музыкальную драму. То и другое
будетъ искусствомъ, въ томъ и другомъ будетъ масса прелести, основаніе которой останется таинственнымъ, однако, все-же значеніе оперетки и музыкальныхъ драмъ будетъ не
*) Точно также какъ легкомысленная повѣсть Пушкина „Пиковая Дама“ получила въ онерѣ Чайковскаго прямо странный, сатанинскій, глубокоромантическій оттѣнокъ.
ровыхъ эффектахъ (1-е дѣйствіе), они внесли нѣсколько новыхъ взглядовъ на нѣкоторыя сцены. Всеже, что они должны были сдѣлать кромѣ того, но не сдѣлали—уже не на ихъ отвѣтственности, а на отвѣтственности „главныхъ командировъ“. Вотъ тутъ-то и нѣтъ „дер
жавной руки“, вотъ тутъ-то и чувствуется безпринципность, вялость, дилетантизмъ, распу
щенность—все вещи абсолютно не допустимыя на серьезной сценѣ.
Если-бы была державная рука, то она не допустила-бы такихъ промаховъ, какъ отсутствіе
замка Черномора (ибо нельзя-же считать за „страшный“ замокъ чародѣя игрушечную бесѣдочку, которую сдѣлалъ Головинъ), какъ отсутствіе самого Черномора (ибо, ей-Богу, этотъ загримированный мальчуганъ—не чудовищный кол
дунъ Пушкина), какъ отсутствіе очарованнаго дворца Наины (ибо ей, ей, не дворецъ Наины
тотъ ординарный садикъ съ подозрительными фонариками, который мы видимъ въ этой сценѣ).
Если-бы была державная рука, то она остановилась-бы на главныхъ моментахъ всякаго опер
наго спектакля на „режисерскихъ движеніяхъ“
и на оркестрѣ. А какъ разъ и та и другая сторона ниже всякой критики. Г. Направникъ
ведетъ оперу съ совершенно невыносимымъ равнодушіемъ. Это преступленіе—такъ дири
жировать! Г. Палечекъ абсолютно ничего не сдѣлалъ со всѣми центральными моментами оперы, съ похищеніемъ Людмилы, съ посѣ
щеніемъ Русланомъ Фина, со свиданіемъ Фар
лафа съ Наиной, съ блужданіемъ Руслана по полю, наконецъ, еъ пребываніемъ Ратмира въ сѣтяхъ Наины, а Людмилы въ сѣтяхъ Черномора. Совершенный провалъ выходъ Черно
мора. Что за благодарная задача. Задача какъ разъ фееричная. А на дѣлѣ—только дефилэ красивыхъ костюмовъ—безъ всякаго дѣйствія.
Въ этой оперѣ-сказкѣ отсутствуетъ „сказка“. Ея нѣтъ ни въ методичномъ отбиваніи такта г. Направникомъ, ни въ безтолковой суетнѣ хо
ровъ, ни въ растерянной и шаблонной игрѣ артистовъ, ни въ красивыхъ, но не смѣлоан
тастичныхъ костюмахъ, ни въ прекрасныхъ, но или слишкомъ трезвыхъ, илн слишкомъ тем
ныхъ, или слишкомъ эскизочныхъ и не достаточно продуманныхъ декораціяхъ. Сказка, я-бы сказалъ, вещь серьезная. Это не одна шутка мысли, а это почти всегда (даже въ шутовской поэмѣ Пушкина, не говоря уже о глубоко серьез
ной музыкѣ Глинки), это почти всегда нѣчто мистическое. Сказка безъ этого характера не имѣетъ прелести—это вздоръ, чепуха, болѣе скучная нежели самый тоскливый трактатъ.
Въ поэмѣ Пушкина, не смотря на ея фривольный тонъ, есть эта мистичность; въ музыкѣ Глинки она даже получила какой-то подчасъ мрачный, подчасъ даже трагическій характеръ *).
Не только вѣришь въ подлинность всѣхъ этихъ лицъ, но вѣришь въ реальность полета Черномора, въ его замокъ на сѣверномъ по
люсѣ, въ тяжелый кошмаръ „головы“. Въ поэмѣ и въ оперѣ не одна пестрая фантастичность фееріи, въ нихъ настоящая загадочность, на
стоящее томленіе, настоящая поэзія сказки. Поэтому въ постановкѣ однимъ расплывчатымъ блескомъ красокъ ничего не сдѣлать. Здѣсь
нужны осязательныя формы, нужна такая же подлинность, такая же убѣдительность, какая живетъ въ разсказѣ поэта и въ звукахъ компо
зитора. Здѣсь нужна одна объединяющая душа, а ея-то и нѣтъ. Въ подлинность такого вздорнаго замка, такого ребяческаго Черномора — никто не повѣритъ. Не таинственная игра между дѣйствительностью и вымысломъ, не прельстительныя сумерки между днемъ правды и ночью тайны получились въ новой поста
новкѣ Руслана — а очень простая проза: красивая выставка нарядовъ и костюмовъ, ка
кой-то складъ эффектныхъ, но легкомысленныхъ красокъ.
Положимъ, краска вообще есть нѣчто таинственное по своему смыслу и своему дѣйствію. Это все равно, что тонъ въ музыкѣ. Но изъ тоновъ можно составить, какъ оперетку, такъ и грандіозную музыкальную драму. То и другое
будетъ искусствомъ, въ томъ и другомъ будетъ масса прелести, основаніе которой останется таинственнымъ, однако, все-же значеніе оперетки и музыкальныхъ драмъ будетъ не
*) Точно также какъ легкомысленная повѣсть Пушкина „Пиковая Дама“ получила въ онерѣ Чайковскаго прямо странный, сатанинскій, глубокоромантическій оттѣнокъ.