РОМЕН РОЛЛАН

о своей новой драме[*)]

«Любовь и Смерть» — лишь одна из створок моего полиптиха Революции.
Вот уже более четверти века, как я задумал и набросал в общих чертах план этой драматической эпопеи. Обстоятельства вынудили меня прервать мою ра
боту. Но я никогда не расставался с мыслью довести ее до конца.
В 1900 году, присутствуя изо дня в день на репетициях «Дантона» и в то же время работая над моим «14 июля», я писал:
«По мере того, как я погружаюсь в этот мир скорби и сверхчеловеческих страстей, я чувствую, что мой замысел разрастается в большую драматическую
поэму, где в смене упоительно-хмельных или зловещих событий предстанет выступивший из берегов океан:
Илиада французского народа. Никогда еще человеческая совесть но испытывала более сильных потрясений. Ни
когда еще не представлялось возможным заглянуть так глубоко в бездну человеческой души. Никогда еще не
зримые божества и чудовища, обитающие в области нашего подсознания, не выплывали так явственно из мрака, как в это великолепное и, словно удар молнии, ужасающее мгновение. Мне хотелось бы, поэтому, попытаться создать не просто героическую драму, относящуюся к минувшей эпохе, но дать картину смертельной схватки человеческих страстей, достигших наивысшего напряжения.
В соответствии со своими обычными приемами работы я предоставил замыслу бродить и отстаиваться внутри меня, как всегда, прежде чем приступить к созданию целого цикла, выжидая, чтобы произведение за
вершило свое развитие по собственным своим законам и во всех своих частях. В данный момент это стало почти законченным фактом. Моя эпопея медленно со
зрела, в то время как я вспахивал смежные поля, ра
ботая над «Жан-Кристофом», «Кола Бреньоном» и ужо приступил к «Очарованной душе». Успею ли до конца моих дней сжать я убрать весь мой хлеб? Не знаю: да это и не так существенно. Довлеет дневи злоба его.
Я по хочу приподымать здесь завесу над целым рядом только намеченных произведений, образующих задуманную мной драматическую эпопею Революции. Всякий, кто знаком с процессом художественного творчества, знает, что нельзя сдирать кожицу с еще несозревшего плода. Произведение, с которого его творец и господни преждевременно срывает покров, перестает, подобно жене царя Кандавла, принадлежать ему. Пускай же укрывает художник свое детище от всякого постороннего взора, пока оно не будет совершенно закончено.
Скажу лишь, что этот двенадцатистворчатый полиптих, предоставляющий сатире место рядом с драмой и на фоне грозных событий позволяющий разыгрываться
пасторали, хотел бы быть, по мысли автора, симфонической картиной народного урагана. Вначале, на фраго
наровски-безмятежном небе Эрменопвиля [*)], в последние дни предтечи и тайновидца Революции уже обознача
ется на горизонте первое облако, предвестье грядущей социальной бури. Оно быстро надвигается, оно сметает со своего пути все преграды с веселой резвостью «14 июля», этой оды, славословящей Радость. Оно пробу
ждает демонов, уснувших в глубине человеческого сердца; уже никто не в состоянии справиться с его разрушительными силами, выпущенными на волю «Учеником-Чародеем». Оно громоздит Пеллион на Оссу, погребая под рушащимися глыбами жирондистов, кордельеров, якобинцев, сраженных гигантов Дантона и Ро
беспьера: «Волки», «Триумф разума», «Дантон» — все части единой драмы, которые должны быть дополнены «Робеспьером». И уничтожив прошлое и его разруши
телей, оно, что есть мочи, мчится прочь от полей, охва
ченных пламенем и дымом. Красная туча скрывается из виду где-то далеко от обновленного ею мира, между тем как в Эпилоге, разыгрывающемся по окончании революции, горсть изгнанных из императорской Франции роя
листов, цареубийц, примирившихся врагов, нашедших себе пристанище в одной из швейцарских долин, на другом склоне Юры, вкушает сладость мира, проникшего в их бурные души, и наслаждается извечным безмолвием неба: оно ведь общее достояние.
Если в последнее время, несмотря на новые задачи, лежащие предо мной, я вернулся к прерванной работе, это произошло только благодаря настояниям моих за
граничных друзей. Ураган, пронесшийся над Францией 93-го года и оставивший за собой огненный, посте
пенно потухающий след, помчался на Восток и разразился над равнинами Германии и России. Сонм крыла
тых духов, прилетевших с Запада, тревожит сознание других народов, в то время как наш, охмелев от слишком крепкого вина свободы, продолжает спать мертвецким сном. Страстные стремления участников Кон
вента, к которым мы совсем остыли, оживают еще с большей силой в сердцах этих народов. И Берлин, и Москва признали их своими собственными чаяниями. Представления «Дантона» в рейнгардтовском «Circus Theater», последовавшие непосредственно за революционными боями на улицах Берлина, произвели колос
сальное впечатление на публику именно потому, что спектакли эти казались историческим эхом современных событий. Равным образом «Волки» всколыхнули в сознании не одной сотни людей в Германии, Чехословакии, России и за последние месяцы даже в поражен
ном землетрясением Токио — трагическую проблему, снова ставшую современной проблему столкновения личности с интересами государства, конфликта между Salus publica и Salus aeterna. Европеец в высшем смысле
этого слова, Стефан Цвейг, вот уже пятнадцать лет остающийся мне верным другом и лучшим советником, неустанно напоминал мне, как об одной из первых мо
их задач писателя, о том, что я обязан быть каменотесом, ломающим кровавую гору Революции. Лишь не
давно я опять вонзил свою кирку в скалистую почву, и вот первая глыба, которую этой весной мне удалось отломить. Я надписываю на ней имя Цвейга, ибо без него эта глыба продолжала бы недвижно лежать в недрах земли.
РОМЕН РОЛЛАН.
[*)] В скором времени в над. Ленгиза выходит драма Роман Роллана „Любовь и Смерть .
[*)] Деревня в 50 км. от Парижа, в которой провел
свои последние годы и где умер Жан-Жак Руссо.