о театральной политике РЕЧЬ Анатолия Васильевича ЛУНАЧАРСКОГО

Больше смелости и решительности при самом начале при рукописи и минимальный перенос ответственности театра на самую постановку. Я думаю, что это облегчит положение нашего театра и создаст приток репертуара и охват нашего репертуара. Каждый понимает, что выросший на воле лес красивее, чем подстриженный кубами Версальский боскет, но есть такие садовники, вооруженные ножницами, которые подстригают все. Вот этот цен
зурный кубизм надо изжить и вернуться к вольному натурализму (ГОЛОС С МЕСТА; „Все это далеко не так“). Это то убеждение, к которому я пришел на основании большого опыта. Если угодно товарищам из Реперткома, то они могут сегодня сделать личное или групповое заявление о том, как они это понимают, но, во всяком случае, нам предстоит в целом ряде инстанций этот вопрос обсуждать, так как его будет обсуждать и Комис
сия Кржижановского при Совнаркоме, этот же вопрос стоит па совещании, которое нам предстоит, и его еще раз мы будем обсуждать на совещании с товарищами из Реперткома после того, как персонал Реперткома будет окончательно установлен и нужно будет вырабатывать основные директивы дальнейшей политики.
Здесь я знакомлю с теми взглядами, которые имеются у руководящих органов Наркомпроса и с теми корректи
вами, которые мы считаем необходимым внести в роль цензуры, которую мы нисколько не думаем ослабить, но которую мы думаем урегулировать.
Я не буду говорить совсем относительно прав театра на определение советского репертуара, я думаю, что тут тоже нужно очень многое упорядочить. До сих пор принцип -Наркомпроса был такой — мы никоим образом не могли решиться на то, чтобы сказать театрам, что театральная дирекция сама отвечает за свой репертуар, и у нас создавались не особенно, по правде сказать, активно действующие органы. Например, УГАТ создал свой репертуарный Совет, который, как вы знаете, посещался плохо, не было к нему достаточного внимания и по существу дела, он почти формально просматривал репертуар. ГУС просматривал репертуар, но он не знал пределов своей компетенции, наконец, Репертком тоже просматривал репертуар.
Я не знаю, существует ли такое положение, но я думаю, что Репертком может указать театру, что репертуар соответственно односторонен, но этот вопрос при
дется внимательно обсудить, потому что я чувствую, что в этом месте есть какая-то недостаточная ясность.
Я буду отстаивать и впредь, что давление на театр, которое сводилось бы к тому, что театру против воли дирекции и труппы можно навязать какую-нибудь пьесу, Недопустимо, что мы, главным образом, репертуаром руководим путем изъятия известных пьес, цензурно-недо
пустимых, но в каких пределах можно практиковать то, что мы практиковали, хотя бы в известных классических пьесах по соображениям не цензурности, а по сообра
жениям их неуместности во всей картине репертуара данного театра — мне представляется, что можно устроить какую-то инстанцию, какой-то художественный трибунал, который мог бы разбирать такие столкновения между театром и драматургом, когда ему указывают несущест
венный отвод с точки зрения художественной, когда можно подозревать, что театр отводит не по нехудожест
венности пьесу, а по политическим мотивам, и когда компетентным суждением можно сказать: нет, эта пьеса, действительно, художественна, вот такие поправки и уточнения можно сделать. Очень страшно в этом отношении переборщить; неприятна полная свобода театра
при таком условии, когда мы не можем ручаться, что дирекция и Художественный Совет, репертуарный аппарат театра, не будет в этом отношении на высоте положения, это очень неприятно и какое-то руководство, какой-то достаточно настойчивый совет тут должны быть, но очень страшно также здесь обезличить театр, — тогда у него пропадет охота работать. Художник из-под палки вообще работать не может и того, что театр переварить не в состоянии, мы нс должны ему навязывать, тем более, что доказательства действительного сопротивления театра к восприятию пьес политически положительного
содержания у нас нет, и большая трагедия в том, что наши коммунисты-драматурги очень часто и даже в боль
шинстве незрелы и большим художникам с большими традициямн кажется, что они должны играть по детским нотам. Это принижает их достоинство, и несмотря на пол
ное отсутствие априорного отвращения к политике, они не могут просто иметь с этим дело. Так, что тут нужна величайшая осторожность и величайший такт.
Вместе с этим этот вопрос очень интересует товарищей, и т. Чижевский выступил с весьма гневной речью, чтобы мы обеспечили за коммунистами равенство условий
со всеми остальными драматургами, и когда тов. Сольц спросил его, в чем он это видит — то оказалось, что он думал, чтобы мы предписали отдельным театрам ставить пьесы коммунистов — хотят этого театры или не хотят.
Затем я хотел сказать о другом — в отношении наших театров у нас бывает такое осуждение линии Нарком
проса, говорят так — та или иная пьеса, тот или иной театр не приспособлены для рабочих, они не считаются с нашим кругом зрителей и при этом забывают, что и рабочие очень разны — театр, приспособленный для аван
гарда, никуда не годится для рядовых рабочих и тем более
для пришлой крестьянской массы, которая переполняет Москву, но забывают также и то, что многие театры при всем своем желании, при нашей теперешней со
вершенно правильной общей политике игнорировать не только крестьянство, но игнорировать и служилую интеллигенцию и обывательскую массу, не может.
Здесь пока что есть известный неприятный перегиб, т. е. что мы в виду нашей финансовой политики, о которой я буду говорить дальше, в сущности говоря, вы
нуждены практически иметь в нашем зале в большинстве театров публику скорее типа обывательско-мещанского, чем типа рабочего. Это верно.
Объясняется это тем, что рабочие все еще имеют меньше привычки и потребности в театре и, во-вторых, имеют меньше средств для этого и часто расположены по месту жительства неблагоприятно в отношении крупнейших театров. Здесь достигнуты очень большие резуль
таты, но тем не менее, я не отрицаю, что должны быть сделаны усилия для того, чтобы привлечь в большей мере публику рабочую, публику комсомольскую, комвузовскую и, вообще, вузовскую, пролетарское студенче
ство и т. д. Но тем не менее театр должен быть очень разнообразным. Мы недавно говорили с тов. Маркичсвым, который весьма убедительно и очень талантливо набросал мне, как он думает в своих сравнительно небольших театрах распорядиться, чтобы каждый отвечал соответствующей публике. Он говорил: мне хочется, чтобы театр МГСПС был театром популярным, театром истории нашей революции и опирался, главным образом, на массу, чтобы Театр Революции мог бы больше эксперименти
ровать, чтобы он больше обращал вниманию на формаль
ные искания, соответствующие нашим современным театральным приемам, и ставил пьесы более острые поли
тически, более проблематические для партии и ее членов. для авангарда рабочих, для руководящих кадров, для нашего студенчества и, вообще, комсомольского поколения. А вот театр бывший Корша мне хотелось бы сде
лать театром улавливанию обывателя, таким, в который устремлялся бы этот обыватель, но где он находил бы в худшем случае безвредные развлечения, а в лучшем случае — имел лестницу вопросов, доступных для его пониманию, с его точки зрения подходящих политически и втягивающих его постепенно на наш путь. То-есть, совершенно те же задачи, которые Политбюро предписало мне в свое время в „Красной Ниве“, совершенно правильная задача, тов. Маркичев правильно ее поставил.
Я не говорю, что мы должны для наших Академических театров во всей стране рекомендовать привинчивание к определенному зрителю. Это не значит, что завтра МГСПС не может поставить такую пьесу, на ко
торую потечет вся Москва, но это значит, что надо считаться с наличием различных слоев публики, и отсюда я делаю вывод. Между прочим, ни в коем случае нельзя становиться на точку зрения снижения нашей культуры. Нельзя сказать так, что, вообще, Маркс был плохой