СРЕДНИКОВО. (ИЗЪ СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ).

„Старинный барскій домъ
Съ полуразрушенной теплицей...
И садъ за дремлющимъ прудомъ“...
М. Ю. Лермонтовъ.
Колонна барскаго дома въ Средниковѣ.
Этотъ садъ за дремлющимъ прудомъ, этотъ старинный барскій домъ, увѣнчанный бельведеромъ, соединен
ный подковообразной колоннадой съ четырьмя каменными флигелями, это строгое и простое въ своей классиче
ской красотѣ произведеніе Растрелли дорого созвучіями своего имени любителямъ нашей родной поэзіи: нѣсколько лучшихъ своихъ стихотвореній Лермонтовъ помѣтилъ словомъ: „Средниково“.
Въ это родовое Столыпинское гнѣздо переселилась изъ Пензенской губерніи бабушка Лермонтова, Ар
сеньева (рожденная Столыпина), когда для воспитанія молодого поэта явилась необходимость въ близости большого города. Имѣніе это принадлежало моему отцу, Аркадію Дмитріе
вичу Столыпину, рано осиротѣвшему, и управлялось опекунами. Впослѣд
ствіи (въ началѣ 70-хъ годовъ) отецъ мой продалъ Средниково богатому купцу Фирсанову, дочери котораго,
Вѣрѣ Ивановнѣ, оно сейчасъ принадлежитъ. Для меня лично Средниково вдвойнѣ дорого по воспоминаніямъ ранняго дѣтства.
Едва ли не одно изъ самыхъ первыхъ воспоминаній моихъ, это ко
лонна, прислонившись къ которой я горько плакалъ: какой-то старикъ дразнилъ меня „Александрой Аркадьевной“, потому что по модѣ того времени совсѣмъ маленькихъ дѣтей одѣвали дѣвочками. Въ пору нашего дѣтства мы жили въ Средниковѣ и лѣто и зиму. Были снѣжки, катанье на салазкахъ,
а въ дурную погоду бѣготня и игры по всему дому. Однажды играли въ войну. Старшій братъ Михаилъ поставилъ мою сестру на часы и далъ ей охотничью двухстволку, которую она держала на пере
вѣсъ, стоя въ темномъ коридорѣ. Братъ мой Петръ съ разбѣгу наткнулся носомъ на дуло ружья и, весь окровавленный, упалъ въ обморокъ. Можно себѣ представить волненіе нашей матери, пока, въ трескучій морозъ, за тридцать верстъ, привезли изъ Москвы
Въѣздъ въ Средниково.
доктора. Горбинка на носу брата Петра осталась навсегда слѣдомъ этого происшествія...
Отецъ мой былъ года на четыре моложе Лермонтова, что въ дѣтствѣ составляетъ громадную разницу, поэтому настоящими товарищами Лермонтова и его ближайшими друзьями были двоюродные братья отца, — Алексѣй и Дмитрій Аркадьевичи. Въ особенности первый, извѣстный по прозвищу „Монго“, — ро
весникъ Лермонтова и товарищъ по кавалерійскому училищу. „Монго“ умеръ рано, и я его не зналъ. Дмитрія Аркадьевича хорошо помню. Изъ современниковъ и родни Лермонтова, разсказывавшихъ мнѣ о немъ, я зналъ еще старшую сестру отца, старушку Игнатьеву, и Эмилію Шанъ-Гирей, рожденную Верзилину, прозванную „розой Кавказа“. Про нее хо
дила легенда, что она была косвенною
причиною смерти поэта, но она это отрицала. Въ глубокой старости она сохранила слѣды замѣчательной красоты.
Часто я допытывался, былъ ли Лермонтовъ отгаданъ въ раннемъ дѣтствѣ, признавали ли въ немъ будущаго ве
ликаго поэта, русскую славу? Повидимому, этого не было. Въ то время всѣ не только писали стихи, но стихотвор
ное искусство входило въ образованіе юношества, какъ обязательный предметъ, наравнѣ съ музыкой и рисова
ніемъ. Теперь стихотворное творчество мальчика было бы отмѣчено, какъ исключительное призваніе, но тогда
это было общимъ правиломъ. Мой отецъ мнѣ разсказывалъ: „Настолько не могли предвидѣть развитія Лермонтовскаго генія, что въ университетскомъ пансіонѣ Мюральда и дома говорили, что