ЖИВОПИСЬ.

— Н Ьть. Въ ея глазахъ загоралось искреннее желаше посмотреть пре
лестную открытку. Она встала. После того, какъ они посмотрели «Сказку», у нея неожиданно разболелась голова отъ духоты и она объявила, что идеть домой. Остапъ спешилъ, боясь опоздать на поездъ.
На улице все пошло далеко не такъ гладко. Тося что-то, не умолкая, щебетала о погоде, о i .-бе, звездахъ, о томъ, какъ хорошо-бы теперь посмотреть на Арву...
Остапъ смотрелъ искоса на ея щеку, розовое ухо, около котораго вился нежный пушокъ, и упорно хотелъ ска

зать какое-то слово. Панель жгла ноги,

точно раскаленная, локоть, касавшийся ея бока, вздрагивалъ, будто по немъ бе

жала непрерывная электрическая искра, а оттого, что нужно было что-то ска
зать, дрожали губы. Масса безсмысленныхъ словъ висела на языке, а то, что было нужно, онъ не могъ никакъ выдавить.
Такъ прошли медленной, задерживающейся походкой несколько кварталовъ.
— Дойду до фонаря, отчаянно решилъ онъ:—не до этого, вонъ до того и скажу.
Но только они поровнялись съ фонаремъ, тутъ произошло нечто неожи
данное для него самого. Онъ ничего не сказалъ, а качнулся и поцеловалъ какъ разъ въ пушокъ около розоваго уха, прижавъ крепко ея руку. Она вырвала руку и, принявъ непримиримо оскорбленную позу, воскликнула съ негодовашемъ:
-— Какъ вы смеете? Что за дерзость! Я никогда, никогда не ожидала этого отъ васъ, никогда!
Остапъ почувствовалъ, что все можетъ погибнуть въ эту минуту, если не сказать, не сделать чего-то убедительнаго.
— Что же страннаго находите вы тутъ?—заговорилъ онъ съ отчаянной решимостью:—что же плохого, если одинъ человекъ целуетъ другого, ну, изъ братскихъ... дружескихъ чувствъ...

— Дружеский поцелуй!—обидчиво подобрала Тося губ

ки.
—- Не верите, не верите?—возмущенно подхватилъ Остапъ, и вся сила желашя доказать, что это былъ именно дружесшй поцелуй, перешла у него въ руки. Онъ схватилъ трость обе
ими руками, сломалъ ее, какъ соломинку, и швырнулъ концы на мостовую.
Онъ ей, ведь, нравился, а это было сделано такъ вдохновенно, и убедительнее всякихъ словъ доказывало, что поце
луй не дружескш. Она дошла до дома, повиснувъ на его руке, какъ это делаютъ только очень влюбленный женщины.
У дверей, голосомъ, въ которомъ звучала вся тоска разлуки, Остапъ сказалъ:
— Прощайте, можетъ быть, мы никогда съ вами не увидимся,—и почувствовалъ, что она слегка задержала его руку.
— Вы непременно едете сегодня?—съ ноткой грусти спросила Тося.

— Да,—еще печальнее ответили онъ:—прощайте.

Но она не выпускала его руки. Сердцемъ Остапа овладела неподдельная печаль разлуки, онъ самъ верили, что уезжаетъ и что они прощаются навеки.
На ресницахъ навернулись слезы, а фонарь изъ-за угла бросали такую печальную полосу света, что онъ придвинулся къ ней ближе, несмелой рукой обвили ея станъ и заглянули въ глаза. Она совсемъ не сопротивлялась, а даже, наоборотъ, прижалась къ нему.
На несколько минутъ они застыли, какъ каменное изваяше, переплетя руки, соединивъ губы, вглядываясь другъ другу въ глубину глазъ.
Редюя крупный капли дождя зашелестели въ листьяхъ каштана, съ мягкими шорохомъ шлепнулись на темно-серый асфальтъ, оставляя крупныя темныя пятна.

— Милый, хороший, не уезжайте сегодня.

— Не уезжать?—удивленно опомнился Остапъ, потоми вспомнили и слабо возразили: — Нельзя... нужно...
— нетъ, нетъ, вы не уедете! Знаете что, идемте ко мне пить чай, переждете дождь. Хорошо?
Она порылась въ сумочке и горестно всплеснула руками: — Ну, вотъ! Такъ я и знала! Всегда я забываю взять этотъ идютскШ ключи. Придется будить сестру, консьержка спитъ. И еще этотъ противный дождь идетъ. Знаете что, приходите къ нами завтра, хорошо? Вы теперь не уедете?—лукаво улыбнулась она.
Остапъ долженъ былъ дать честное слово, что будетъ завтра въ одиннадцать утра.
После этого она громкими шопотомъ позвала: — Зи-на! Зи-на!
За темными окнами никто нс подавали никакихъ признаковъ жизни и только, когда Остапъ, приставивъ руки ко рту,
пустили глухими голосомъ: «Зи-на!», на второмъ этаже съ трескомъ раскрылось окно и сердитый голоси строго спросили:
— Тоська, это ты? — Я.
Изъ окна высунулась до половины белая фигура и на панель со звономъ упали ключи. Они поцеловались еще дол
гими поцелуемъ у открытой двери. Когда дверь захлопнулась, Остапъ со шляпой въ руке прошелъ целый кварталъ, не за
мечая усиливавшагося дождя. Онъ чувствовали еще запахи ея губи на усахъ и переживали поэз1ю перваго поцелуя. На углу остановился, прищелкнулъ пальцами и громко спросили:
— Ну-съ, Остапъ Андреичъ, а теперь вы куда?
При воспоминанш о своей комнате онъ поморщился—ему захотелось провести эту ночь не такъ, какъ всегда, какъ-нибудь особенно.
Онъ вскочили въ первый подвернувшийся ф!акръ: — Въ Maison du Peuple!
Спектакль уже кончился. Балъ былъ въ полномъ разгаре. Когда вошелъ Остапъ, кто-то, покрывая последше замиравшие звуки вальса, затянулъ сильными, молодыми голосомъ:
М. Энкель.
На лодке.