измышлений и прочего для того, чтобы показать искусственную ваниль или искусственную бурю в стакане воды?

ВЕРА ИНБЕР
весах. Но подобно тому, как искусственно сделанный ванилин не есть настоящая ваниль, так и „Розита“ не есть подлинно жиз
ненное театральное действо. Возникает вопрос, стоило ли тратить столько времени, сил,

„ЧАН-ГАЙ-ТАНГ“

Марджанова в „Свободном театре“, в 1912 — 13 годах, в Москве, тот уже знает эту последнюю постановку Рейнгардта, даже не будучи в Берлине, так как приемы всех стилизаторов и реставраторов старинных сценических жанров повсюду почти одинаковы. Поданная в манере китайского театра, сдоб
ренная сливками немецкой душещипательности и лишенная всяких признаков современности, пьеса эта имела у берлинцев громадный успех, такой же, как у нас „Желтая Кофта“.
Что же делает „Московский Драматический театр“? Он берет эту немецкую переделку, еще раз переделывает ее по русски и ставит по американски, т. е. очень быстро, аляповато и легкомысленно. Только этим легкомыслием можно объяснить, что в Мо
скве, в 1926 г. после „Рычи Китай!“, решаются показать всерьез этот игрушеч
ный Китай, времен богдыханов под соусом... революции и в приемах игры любой мелодрамы Рышкова или Потапенко!
Такой беспримерной смеси из китайской сказочности, немецкой слезливости и рус
ской беззаботности давно уже не было на русском театре.
Рис. Г. Холмского СВОДНИК
Владиславский.
Поверьте, я очень люблю Китай и всячески сочувствую Гоминдану и народным армиям, но если еще раз, в каком-либо московском театре, будет поставлена еще одна „китайская пьеса“, похожая на „Чан-Гай- Танг“, то я возненавижу этот театральный Китай всеми силами своей души. Довольно! Ударь раз („Рычи, Китай“!), ударь два („Са
ранча“), но не до бесчувствия же! А от „Чан-Гай-Танга“ впадешь именно в бесчувственное состояние, при котором все эти
Чу-Чу, Ю-Пеи, Тонги и Чан-Линги начинают кружиться в глазах и уже не знаешь кому сочувствовать: злому мандарину, который
делается вдруг хорошим, или хорошему императору, который внезапно делается нехорошим. И я публично, перед всем светом и перед всеми органами власти, признаюсь в своем преступлении: когда хороший, но злой император, приказал отрубить головы и правым и виновным, а героиню, такую ми
лую девушку из чайною домика, закололи на моих глазах и она, как срезанный цветок, упала к ногам хищников и империалистов, то я, нижеподписавшийся, был этому чрезвычайно рад, да, именно рад, так как... это означало конец пьесы! Берите и вяжите
меня, добрые люди, я сам признаюсь в своем престуилении!
А теперь, после этого шутливою введения, поговорим по существу и серьезно. Не

ужели же „Московский Драматический те

атр“ не понимал, что он делает, когда после такого блестящею современною спектакля, как „Торговцы Славой“, решил экспортиро

вать к нам такую, запоздавшую для нас лет на пятнадцать, пьеску, как „Меловой Круг“, весь успех который в Берлине объясняется тем, что эта старая наивная китайская сказ

ка, прежде всего, смонтирована драматургом Клабундом „по немецки“, т.-е. с добрым запасцем всяческих слезливых и сантимен
тальных словечек и ситуаций, а затем, поставлена Максом Рейнгардтом в приемах подлинного китайскою театра, с его очаровательным условным схематизмом и пре
лестью выразительных средств. Кто видел однажды „Желтую Кофту“, в постановке