претирующую и приемлющую систему конструктивизма.,
Но тут-же журнал отмахивается от вопроса о „смысловой, содержательной стороне спектакля“. Он находит—
что тут, в сущности, нет никакого вопроса. Она, понятно, живет и должна жить в новом теа
тре всей той же полной и глубокой жизнью, какой жила в театре прежнем. За вычетом некоторых (!) новых мотивов и ощущений рожденных современностью, она остается тою же (!), какой была и раньше, — всечеловеческой (подч. авто
ром. — Ред). И худшую услугу оказывают новому театру те необузданные прозелиты его... и т. д.
Здесь следует кивок в сторону тех, которые „или вовсе вытравляют смысл пьесы, либо заменяют его каким-нибудь мелким злободневным поручением“...
Так говорят поистине глухо и слепорожденные, — которым истекшее де
сятилетие ничего не дало, кроме... так, несущественных пустячков каких-то...
Земной шар раскалывается на две половины, — а они, усевшись в келье под елью, оттянув нижнюю губу, вещают: Ну что там, — мелочи какие-то!..“
...Пойми, коль можешь,
Органа жизнь, глухонемой!
Но они ошибаются. Никакой „чистой формы“ в природе не существует, — и по
скольку конструктивизм (как они сами это понимают) является формально-чувственным“, реалистическим прин
ципом, исторически он появился в окружении как раз ненавистных им „мелких поручений“. И эта связь, как нетрудно доказать, отнюдь не хронологического порядка.
***
В №13-м „Новой Рампы“ в заметке, озаглавленной Н.А. Шевелев, читаем следующее:
„Композитором Римским-Корсаковым написана для Шевелева „Царская невеста“, а Ц. Кюи „Кавказский пленник“.
Сообщаем, к сведению журнала, что „Кавказский пленник“ — первая, юношеская опера Ц. А. Кюи, умершего в возрасте 87 лет...
быть риск!
нам-ли — живущим в динамике улиц где кошмар таится в любом колесе трамвая и Автомобиля — говорить о том, что цирковые трюки предназначены только щекотать нервы? Пусть об этом говорят дряблые интеллигентики, нам, творящим жизнь в вечном риске — говорить так не пристало!
Бояться риска, это значит всю жизнь поставить под стеклянный колпак. Бояться риска, значит— запретить летать на аэроплане. (Почему, например, летают пассажирами дети?) Цирк — это
школа для немощных духом!
Мы здоровые — идем в цирк, чтоб видеть, как человек своим физическим мастерством преодолевает невероятные препятствия, чтоб учиться, как можно и нужно рисковать своей жизнью, чтоб выработать сильную волю и бодрый дух!
Чем рискованнее номер, но тем полезнее!
Бояться катастроф нечего! В цирке их неизмеримо меньше, чем на улице, в железнодорожном движении, в авиации... Подвешивание сеток для упразднения опасностей — паллиатив. Как можно подвесить сетку под такую рискованную и опасную работу на манеже, как „перш“, „американский рек“, „икарийские игры“ и т. д. Надо же знать, что работа в воздухе менее опасна, чем многие трюки внизу на тырсе!
В этой опасности—
сущность и цель цирка.
Без опасности нет цирка. Вспомните историю древнего цирка, который строился не для „щекотания нервов буржуазии“.
Еще один обывательский довод против „опасного цирка“: „Ах, эти бедные циркачи рискуют жизнью с голода!“
Наглая чепуха!
Циркач, умеющий рисковать, имеет зарплату больше чем тысяча этих обывателей. Но, если бы его ра
бота и не оплачивалась достаточно, он все равно не перестал бы рисковать. Дело не в материальной стороне, дело в том, что он—
в пропаганда физкультуры —
это положение, принципиально, правильно, но в деталях требует разъяснений, ибо физкультура понятие относительное. Мое убежденное мнение:
запретить
цирковые номера, связанные с риском. Сущность цирка, говорят многие, заключается
о той кампании, которая всегда велась и ведется против рискованных цирковых номеров. Охрана труда особенно настойчива в этом отношении. Часто возникает мысль — или обусловливать рискованную работу подвешиванием сеток, или вообще,
решил я написать эти строки, заранее зная, что найду оппозицию. Это меня совершенно не смущает.
Все мы знаем
О цирке
Но тут-же журнал отмахивается от вопроса о „смысловой, содержательной стороне спектакля“. Он находит—
что тут, в сущности, нет никакого вопроса. Она, понятно, живет и должна жить в новом теа
тре всей той же полной и глубокой жизнью, какой жила в театре прежнем. За вычетом некоторых (!) новых мотивов и ощущений рожденных современностью, она остается тою же (!), какой была и раньше, — всечеловеческой (подч. авто
ром. — Ред). И худшую услугу оказывают новому театру те необузданные прозелиты его... и т. д.
Здесь следует кивок в сторону тех, которые „или вовсе вытравляют смысл пьесы, либо заменяют его каким-нибудь мелким злободневным поручением“...
Так говорят поистине глухо и слепорожденные, — которым истекшее де
сятилетие ничего не дало, кроме... так, несущественных пустячков каких-то...
Земной шар раскалывается на две половины, — а они, усевшись в келье под елью, оттянув нижнюю губу, вещают: Ну что там, — мелочи какие-то!..“
...Пойми, коль можешь,
Органа жизнь, глухонемой!
Но они ошибаются. Никакой „чистой формы“ в природе не существует, — и по
скольку конструктивизм (как они сами это понимают) является формально-чувственным“, реалистическим прин
ципом, исторически он появился в окружении как раз ненавистных им „мелких поручений“. И эта связь, как нетрудно доказать, отнюдь не хронологического порядка.
***
В №13-м „Новой Рампы“ в заметке, озаглавленной Н.А. Шевелев, читаем следующее:
„Композитором Римским-Корсаковым написана для Шевелева „Царская невеста“, а Ц. Кюи „Кавказский пленник“.
Сообщаем, к сведению журнала, что „Кавказский пленник“ — первая, юношеская опера Ц. А. Кюи, умершего в возрасте 87 лет...
О Ц И РКЕ в основе циркового мастерства должен
быть риск!
нам-ли — живущим в динамике улиц где кошмар таится в любом колесе трамвая и Автомобиля — говорить о том, что цирковые трюки предназначены только щекотать нервы? Пусть об этом говорят дряблые интеллигентики, нам, творящим жизнь в вечном риске — говорить так не пристало!
Бояться риска, это значит всю жизнь поставить под стеклянный колпак. Бояться риска, значит— запретить летать на аэроплане. (Почему, например, летают пассажирами дети?) Цирк — это
школа для немощных духом!
Мы здоровые — идем в цирк, чтоб видеть, как человек своим физическим мастерством преодолевает невероятные препятствия, чтоб учиться, как можно и нужно рисковать своей жизнью, чтоб выработать сильную волю и бодрый дух!
Чем рискованнее номер, но тем полезнее!
Бояться катастроф нечего! В цирке их неизмеримо меньше, чем на улице, в железнодорожном движении, в авиации... Подвешивание сеток для упразднения опасностей — паллиатив. Как можно подвесить сетку под такую рискованную и опасную работу на манеже, как „перш“, „американский рек“, „икарийские игры“ и т. д. Надо же знать, что работа в воздухе менее опасна, чем многие трюки внизу на тырсе!
В этой опасности—
сущность и цель цирка.
Без опасности нет цирка. Вспомните историю древнего цирка, который строился не для „щекотания нервов буржуазии“.
Еще один обывательский довод против „опасного цирка“: „Ах, эти бедные циркачи рискуют жизнью с голода!“
Наглая чепуха!
Циркач, умеющий рисковать, имеет зарплату больше чем тысяча этих обывателей. Но, если бы его ра
бота и не оплачивалась достаточно, он все равно не перестал бы рисковать. Дело не в материальной стороне, дело в том, что он—
в пропаганда физкультуры —
это положение, принципиально, правильно, но в деталях требует разъяснений, ибо физкультура понятие относительное. Мое убежденное мнение:
запретить
цирковые номера, связанные с риском. Сущность цирка, говорят многие, заключается
о той кампании, которая всегда велась и ведется против рискованных цирковых номеров. Охрана труда особенно настойчива в этом отношении. Часто возникает мысль — или обусловливать рискованную работу подвешиванием сеток, или вообще,
решил я написать эти строки, заранее зная, что найду оппозицию. Это меня совершенно не смущает.
Все мы знаем
О цирке