„полусуздальская“ роспись, переходит в заведомую „эфирность“ — это Додоновой-то хоромы!
Партии оперы — в хороших руках (и голосах): Ждановский (Додон), Макарова (Амелфа), Нардов (Гвидон), — достаточно четки, — вразумительны и забавны. Впрочем, с одной оговоркой: нужна еще более „четкая“ и абсолютно „вразумитель
ная“ дикция, — а то до слушателя не доходит 50% остроумнейшего текста оперы... Звездочет— Юдин — превосходен в чисто вокальном отношении; сценический же образ, намеченный им, порядочно таки неуловим. И тут намудрил, конечно, постановщик.
В предисловии к опере (помеченном 1907 годом) либреттист В. Вельский пишет:
„Зрители небылицы явятся свидетелями отчаянной попытки, которую предпринял несколько тысячелетий тому назад один живущий и поныне волшебник, чтобы подчинить своему маги
ческому влиянию могущественную дочь воздуха.
Не имея силы овладеть ею непосредственно, он задумал получить ее из рук Додона, но понес, как известно (!), поражение, после которого ему
только и оставалось в утешение показывать зрителям историю черной неблагодарности Додона в своем волшебном фонаре .
Стоит только подставить вместо „двух тысячилетий“, приплетенных здесь страха ради цензурска, „два года“, — и эзоповщина расшифровывается очень легко: Додон — Николай II, Шемаханская царица — свобода, Звездочет — интеллигенция 1905 г. И как целесообразен был
бы в современной постановке иронический подход к Звездочету! Пусть бы зритель узнал в нем Чернова или Милюкова!...
Лосский унес этот политический памфлет — на небо. Он рационализирует явную небылицу („небылица в лицах“ — так обозначено и в заголовке оперы): Звездочет, изволите ли
видеть, почудился (?) Додону и его двору, когда они все задирают головы кверху, чтобы погадать „по звездам“. Отсюда целый ряд странных невязок... Почему-то каждое выступление Петушка сопровождается легким затемнением
сцены. А вместо Звездочета дана какая-то „вочеловечившаяся звезда“. Зачем этот символи
ческий „углубляющий“ туман? Ближе к земле и... к политике, — раз уже взялись ставить такую насквозь политическую, „фельетонную“, оперу!
Пока показан только 1-й акт оперы. Хотелось бы, чтобы в дальнейшей работе постановщик отказался от своей „философии“, а ближе дер
жался схемы, предуказанной авторами оперы и существом дела.
Все это прошу принять И ДЛЯ „полной“ премьеры 9-го сентября, — с заменой лишь фамилии исполнителя партии Додона (вм. Ждановского — Осипов).
Пожелание, высказанное в последнем абзаце, осталось, конечно, гласом вопиющего в пустыне.. .
Второй и третий акты, продолжая в общей и целом линию первого, почему-то совершенно лишены крепости и техниче
ской насыщенности его. В чем дело? Потухла энергия постановщика, — или слишком торопились с показом, подго
няемые. . . .кассой? А между тем здесь-то и было над чем поработать.
МХАТ 2.
И. И. Берсенев.
Второй акт автор всей тяжестью обрушил на плечи Шемаханской царицы. Но увы, у Барсовой плечи оказались слиш
ком хрупкими, — а постановщик ничего не придумал, чтобы помочь ей. Это вечное стояние у рампы, оперное разведение и сведение рук, полная беззаботность по части дикции, благодаря которой до слу
шателей доходило из двадцати слов интересного и чрезвычайно важного для сколько-нибудь осмысленного восприятия спек
такля текста — едва одно; — и это на протяжении чуть не часового, почти сплош
ного пения! Ни намека на сколько-нибудь определенный сценический образ...
Далее, весь акт так и лоснится самой низкопробной „красивостью“ моссельпромовской конфектной коробки. Совершенно
удручающа хореографическая часть — эти ужасные „танцы“ и „позы“ (с гирляндами бумажных цветов!), списанные с дешевых олеографий конца прошкого века. ..
Великолепная сцена пляски Додона совсем пропала: Барсова не танцует, а лишь расхаживает, — и все тонет в совершен
но здесь неуместной общей пляске... Ведь было время, когда (17 октября 1905 г.) либералы действительно воображали, что
Партии оперы — в хороших руках (и голосах): Ждановский (Додон), Макарова (Амелфа), Нардов (Гвидон), — достаточно четки, — вразумительны и забавны. Впрочем, с одной оговоркой: нужна еще более „четкая“ и абсолютно „вразумитель
ная“ дикция, — а то до слушателя не доходит 50% остроумнейшего текста оперы... Звездочет— Юдин — превосходен в чисто вокальном отношении; сценический же образ, намеченный им, порядочно таки неуловим. И тут намудрил, конечно, постановщик.
В предисловии к опере (помеченном 1907 годом) либреттист В. Вельский пишет:
„Зрители небылицы явятся свидетелями отчаянной попытки, которую предпринял несколько тысячелетий тому назад один живущий и поныне волшебник, чтобы подчинить своему маги
ческому влиянию могущественную дочь воздуха.
Не имея силы овладеть ею непосредственно, он задумал получить ее из рук Додона, но понес, как известно (!), поражение, после которого ему
только и оставалось в утешение показывать зрителям историю черной неблагодарности Додона в своем волшебном фонаре .
Стоит только подставить вместо „двух тысячилетий“, приплетенных здесь страха ради цензурска, „два года“, — и эзоповщина расшифровывается очень легко: Додон — Николай II, Шемаханская царица — свобода, Звездочет — интеллигенция 1905 г. И как целесообразен был
бы в современной постановке иронический подход к Звездочету! Пусть бы зритель узнал в нем Чернова или Милюкова!...
Лосский унес этот политический памфлет — на небо. Он рационализирует явную небылицу („небылица в лицах“ — так обозначено и в заголовке оперы): Звездочет, изволите ли
видеть, почудился (?) Додону и его двору, когда они все задирают головы кверху, чтобы погадать „по звездам“. Отсюда целый ряд странных невязок... Почему-то каждое выступление Петушка сопровождается легким затемнением
сцены. А вместо Звездочета дана какая-то „вочеловечившаяся звезда“. Зачем этот символи
ческий „углубляющий“ туман? Ближе к земле и... к политике, — раз уже взялись ставить такую насквозь политическую, „фельетонную“, оперу!
Пока показан только 1-й акт оперы. Хотелось бы, чтобы в дальнейшей работе постановщик отказался от своей „философии“, а ближе дер
жался схемы, предуказанной авторами оперы и существом дела.
Все это прошу принять И ДЛЯ „полной“ премьеры 9-го сентября, — с заменой лишь фамилии исполнителя партии Додона (вм. Ждановского — Осипов).
Пожелание, высказанное в последнем абзаце, осталось, конечно, гласом вопиющего в пустыне.. .
Второй и третий акты, продолжая в общей и целом линию первого, почему-то совершенно лишены крепости и техниче
ской насыщенности его. В чем дело? Потухла энергия постановщика, — или слишком торопились с показом, подго
няемые. . . .кассой? А между тем здесь-то и было над чем поработать.
МХАТ 2.
И. И. Берсенев.
Второй акт автор всей тяжестью обрушил на плечи Шемаханской царицы. Но увы, у Барсовой плечи оказались слиш
ком хрупкими, — а постановщик ничего не придумал, чтобы помочь ей. Это вечное стояние у рампы, оперное разведение и сведение рук, полная беззаботность по части дикции, благодаря которой до слу
шателей доходило из двадцати слов интересного и чрезвычайно важного для сколько-нибудь осмысленного восприятия спек
такля текста — едва одно; — и это на протяжении чуть не часового, почти сплош
ного пения! Ни намека на сколько-нибудь определенный сценический образ...
Далее, весь акт так и лоснится самой низкопробной „красивостью“ моссельпромовской конфектной коробки. Совершенно
удручающа хореографическая часть — эти ужасные „танцы“ и „позы“ (с гирляндами бумажных цветов!), списанные с дешевых олеографий конца прошкого века. ..
Великолепная сцена пляски Додона совсем пропала: Барсова не танцует, а лишь расхаживает, — и все тонет в совершен
но здесь неуместной общей пляске... Ведь было время, когда (17 октября 1905 г.) либералы действительно воображали, что