ПОЛЕВИЦКАЯ.

О Полевицкой никогда нс напишешь ничего нового. Она вся на ладони, вся раскрыта и очерчена до конца. Все стало уже ясным после ее первого приезда из-за границы. Когда-то у Полевицкой была непосредственность, был „темперамент , так много обещавший, была „лиричность . Незаконченность и неуверенность таили нераскрытые силы.
И теперь, как и во время ее недавних гастролей, не видишь уже ничего, кроме тех отштампованных оттисков, на которых застыл этот когда-то развивавшийся талант. Все оттиснуто. Отштамповано. Клишировано. И сколько бы раз мы не смотрели „Последнию жертву , каждая инто
нация и каждый жест только лишний оттиск, выбрасываемый ротационной ма
шиной гастролей. Все уже открыто, все закончено. Непосредственность сменилась разработанностью и наивность стала зрелостью. Бледные контуры приобрели чет
кость цинкового клише. Каждый жест определен и вымерен до сантиметра. Каждая интонация звучит каждый раз как по камертону.
Каждая актриса творит жизнь на сцене так, как ее видит и воспринимает. Грановская заменила жизнь огнем холодной виртуозности. Юренева наполнила ее исте
ричностью и „надрывом . Полевицкая дает жизнь „поднятую на ходули . Виртуозность
насыщается ненужной патетикой. Жизнь становится изощренной подделкой. Стихия артистки — это кажущаяся искренность плюс внешний эффект. При всем блеске техники — ненужная фальшивость переживаний.
И когда Полевицкая играет „Последнюю жертву это становится особенно удручающим. Она никак не чувствует, не понимает и никак не толкует Островского. Она вся чужая этим старым замоскворец
ким уголкам, этим пузатым самоварам, этому далекому „быту . Но она и не обобщает драмы „последней жертвы . Она ходит, улыбается, страдает — вее это очень эффектно внешне, очень щегольски „подано , но это чуждо и пьесе, и Островскому, и жизни, и нам.
Манера артистки какая-то преувеличенноприподнятая, манера „нарочитой игры. При всем ее темпераменте, при всем разнообразии ее интонаций — ее образы не волнуют. И потома — акцентировка. Ее интонации очень странны и особенно для Остров
ского. Ведь „Последняя жертва — не „Роман Шельдона, и Юлия Павловна не Лина Каваллини. И какая-то итальяно

100 летнии ЮБИЛЕЙ малого театра.

(ОТЧЕТ ПОЧТИ СТЕНОГРАФИЧЕСКИЙ).
Сто лет тому: Родился и крестили, назвав театр „Малый . Стал „императорский , — дом цветомжелто
вялый.
Над домом был орел, златой, двухглавый,
царский, Внутри — орлы, но с духом чисто проле
тарским.
Извне был гнет и тьма, и рабство, и оковы, Внутри — любовь, протест, восторг, взры
вающий „основы .
Сто лет почти он рос. Росла его и слава... ...Вот мысли пламенный Октябрь разлился
лавой...
И после „чисток всех в ЦК возник во
прос,
Чем Малый жил? кто папа? как он рос?
Кричал интеллигент: „Он наш, театр
Малый!
С ожесточеньем — пролетар: „Он труп...
от нас отсталый!
И вновь столетнему устроили чис... кре
стины,
Торжественно, со стягом красным „Октя
брины . Приветствиям — речам открыло сердце
шлюзы:
„Платочки красные и синенькие блузы, Поэты и певцы — до пламенной Колхиды, — И власть, видавшая... и не такие виды! — Театры: М.Х.Т. с заморскими гостями,
Содружные меж тем и с красными вла
стями,
Комедия, Большой, Габима, Семперантэ.