— Ужь я сказалъ разъ: соблюду, — и ты не погибнешь... Держи только крѣпче на плечахъ полушубокъ... А теперь — въ село!
Черезъ нѣсколько минутъ сваты попали въ прогонъ и, ужь Богъ знаетъ какъ, — выползли на чьето гумно, съ котораго могли явственно видѣть не въ далекѣ тѣхъ, кого искали цѣлый вечеръ; но не подлежитъ никакому сомнѣнію, что очарованіе все еще продолжалось.
Прилегли нарѣченные сваты у прясла, сохраняя глубокую таинственность, и, надо полагать, созер
цая звѣздное небо и величаво плывшую красавицу луну, а на сосѣднемъ гумнѣ, противъ овина, скучились гадальщицы и тихо между собою перегова
ривались; ни одна изъ нихъ не рѣшалась пойти въ овинъ первою. Всѣми овладѣлъ страхъ и волне
ніе... Еще-бы! Шутка сказать: идти одной въ темный и пустой овинъ, свѣситься въ яму и произ
нести слова заклятья!.. Начали даже ужь погова
ривать, не вернуться-ли лучше на бесѣду, чѣмъ рѣшиться на этакое «волшебство»: помилуй Богъ,
что еще повстрѣчается — не вылѣзешь тогда живой изъ ямы.
— Я пойду! - выговорила вдругъ Матрена. — Я васъ сманила, я первой сама и пойду.
Всѣ только переглянулись — и хоть бы одно слово кто вымолвилъ!..
Лицо Матрены казалось нѣсколько блѣднѣе обыкновеннаго, но въ глазахъ ея, осѣненныхъ чорными бровями, свѣтилась какая-то смѣлая рѣшимость и ничѣмъ не сокрушимая воля. Растегнула она шу
бу, перекрестилась и твердой поступью направи
лась къ овину, только снѣгъ захрустѣлъ подъ ея
обутыми въ чорные валенки ногами. Вотъ она уже подошла къ овину, нагнулась у входа — и черное отверстіе скрыло ее изъ глазъ подругъ.
— Ой, какой страхъ! - послышались сдержанныя и тихія восклицанія.
Проходитъ минута... другая... третья...
— Умрешь, дѣвоньки, съ этакихъ страстей! - пролепетала Соломонида.
— Да замолчишь-ли ты, постылая! — огрызнулась Марфа, измѣняясь въ лицѣ.
Далеко гдѣ-то крикнулъ пѣтухъ, за нимъ другой и скоро вся деревня огласилась ихъ громкимъ пѣніемъ.
— Первые пѣтухи!
Нѣсколько минутъ, проведенныхъ безъ Матрены, показались ожидавшимъ за цѣлый годъ.
— Идетъ! - вырвалось радостное изъ кучки.
Отъ овина, на встрѣчу мѣсяца, поспѣшно шла
Матрена; шуба ея распахнулась, щеки пылали, ╬ ╬ - Что?..
— Мохнатенькой погладилъ... ровно бы овчинкой тепленькой... Такъ легонько да ласково провелъ!
— Вотъ счастье дѣвкамъ! — позавидовала Соломонида. — Обѣимъ въ богатствѣ жить... Дѣвоньки! добѣгу и я, заворожу про судьбу свою...
— Чего тебѣ завораживать? Ты замужняя жена... — А може что и мнѣ выдетъ?..
— Ступай, коли у тебя охота есть, - уступила Марфа. - Я инъ послѣдней ужь заворожусь.
Молодайка наскоро растегнула свою шубу и побѣжала къ овину.
— Матрена! сказала Марфа. — Да ты что тамъ долго пробыла?
— Разя? — вскинула Матрена на подругу глаза. — А мнѣ за одну минуточку показалось... Не вышла-бы оттуда... Такъ хорошо, да сладко было, дѣвоньки!
— Смотри, не прельстилъ ли ужь онъ? Слыхала, чай, змѣи-то летаютъ...
Окончить Марфа не успѣла: изъ овина вылетѣ
ла Соломонида и прямо къ дѣвкамъ. На бабѣ лица нѣтъ.
— Что? Аль тебя голой?!
Ни слова въ отвѣтъ Соломонида: стоитъ передъ ними бѣлѣе снѣга и не шелохнется.
— Молодайка... очнись... промолви хотя словечко! Ни звука !
— Дѣвоньки, она зачарована! - прошептала Марфа, вся дрожа и блѣднѣя...
Крики ужаса раздались на гумнѣ...
***
— Знамо не проживешь... Только я вотъ про что: на перекрестокъ пойти — ничего, все тебѣ вид
но и сама ты не одна, — на людяхъ; а въ овинъ надо
по одной, къ тому-жь тамъ ничего не видать... Ну, какъ тебя въ этой теми-то да что ухватитъ, алъ испужаетъ? Не долго живота рѣшиться!
— Слышала я, дѣвоньки, про одну купецкую дочь, — заговорила Аксинья: — на городу она жила,— тамъ, на Волгѣ. Задумала это дѣвица вотъ такъже про судьбу свою узнать. Велѣла накрыть столъ, поставить разныхъ кушаньевъ и чтобы два прибора. Сама заперла дверь и сѣла за столъ... «Суженый
ряженый, приходи ко мнѣ ужинать»! сказала — и ждетъ. Вотъ, ровнехонько въ полночь, дѣвоньки,
приходитъ «суженый» — мущина, значитъ, изъ себя картина писанная. Сѣли они съ купецкой дочерью за столъ, — ужинать какъ-бы принялись... Ничего,
все у нихъ по хорошему идетъ! Дѣвка была не изъ робкихъ, — разговариваетъ съ нимъ, шутки разныя веселыя шутитъ. Вотъ запримѣтила она у него кольцо на рукѣ. «Покажь, говоритъ, колечко»? Тотъ снялъ и подалъ ей, а она возьми да и зачурай: „чуръ меня“, говоритъ... Женихъ пропалъ, кольцо осталось въ рукахъ у купецкой дочери...
— Поди, настоящее серебряное?
— Золотое, дѣвки!.. Вотъ, послѣ святокъ-то, къ дѣвицѣ этой самой и присватайся женихъ — бо
гатый, хорошій женихъ. Какъ взглянула на жениха купецкая дочь — съ перваго же разу опознала: слов
но двѣ капли похожъ! Вышла замужъ купецкая дочь и живетъ съ мужемъ хорошо. Объ году ре
бенка принесла — мальчика, красивенькій такой паренечикъ! Мужъ себя не помнитъ — радъ больно!.. И вотъ, дѣвоньки, понадобись ему о ту пору, какъ
жена еще отъ родовъ лежала, зачѣмъ-то въ одинъ
сундукъ сходить; взялъ онъ у жены ключи и пошелъ къ сундуку. Отперъ, вынулъ, что ему нужно, и вдругъ коробочку махонькую запримѣтилъ.
Раскрылъ, — а тамъ его золотое кольцо лежитъ! Въ ту же минутую къ женѣ, — «Сказывай», баетъ:— «откуда у те мое кольцо»? — Вѣстимо, замялась баба, — не хотѣлось ей сказывать, а потомъ и призналась. — «Такъ ты», говоритъ ей мужъ, — „вол
шебствомъ меня къ себѣ приманила“!?.. Досталъ саблю и тутъ же голову ей прочь.
— Ай, матушки!..
— Сплоховала купецкая дочь, — замѣтила Татьяна: — ей бы не держать у себя колечка.
— Разсказывали еще, — правду либо нѣтъ, — не знаю, — начала было Афанасья...
Въ эту минуту дверь быстро отворилась и въ ней показались знакомыя лица...
- А! Пропащія... Воротились? Что, завораживались?.. Ай, да что у те съ лицомъ-то сдѣлалось, молодайка?
- Подождите, все услышите, отвѣчала Марфа, стаскивая съ себя шубу.
Переглянулись всѣ на бесѣдѣ.
— Что, что, дѣвки? - приступили къ нимъ. — Аль не очень съ вами благополучно?
Въ жизни молодой бабы дѣйствительно произошла перемѣна: передъ Пасхою умеръ у нея мужъ, и сама она пропала. Одни говорили, что Соломонида въ скитъ ушла, а другіе, — что вмѣстѣ съ парнями весною на плотахъ уплыла. А напу
галъ ее, какъ послѣ разъяснилось, сынъ Антона Поликарпова съ Митревскимъ парнемъ.
— Матрену-то съ Аганькой мы полами шубъ погладили, разсказывали озорники. — А Соломониду
лопатой хватили. Не завораживайся впередъ: бабѣ не слѣдъ это дѣлать!
Агафья вышла за Петра, а Матрена... къ ней, говорятъ, сватается «митревскій парень».
Ф. Нефедовъ.
***
А бесѣда у вдовы шла, повидимому, своимъ чередомъ, прямъ: «играли» пѣсни, ходили «со вью
номъ», хотя парней никого и не было, разсказывали «бывальшинки»... Но сіяющая голубая ночь, ни на минуту не перестававшая глядѣть въ окна, нашептывала въ уши что-то чудесное, будила новыя мы
сли и вызывала забытыя представленія, разсказы о невѣроятныхъ событіяхъ и о завораживаньяхъ.
— Гдѣ-то теперь наши дѣвки? поднимался на бесѣдѣ вопросъ. — Неужели онѣ взаправду завораживаться станутъ?!.
— А чего не завораживаться? На то святки.
— Да страшно... Ну, и грѣхъ-тоже, баютъ...
— Мало-ли что баютъ... Нешь безъ грѣха проживешь?
Изъ всѣхъ слушательницъ не выражали никакого страха только Матрена съ Агафьею: онѣ прилежно пряли и по лицамъ обѣимъ скользили легкія улыбки...
— Не помнишь, молодайка, чѣмъ тебя хватило: мохнатымъ али голымъ? — полюбопытствовала Аксинья.
— Когда тутъ было разбирать. Баю вамъ: не опомнилась...
— Ну, молодайка, ожидай на году перемѣны. Это къ тому... Большая перемѣна случится!..
— Слушайте, дѣвки, — сказала Марфа: — молодайка у насъ проста, разсказала про свое несча
стье. Смотрите, чтобы изъ нашей бесѣды объ этомъ ни слова на волю не вышло. А то проходу не будетъ бабѣ: засмѣютъ!
Всѣ дали обѣщаніе хранить въ глубокой тайнѣ. — А дѣвкамъ что вышло?
— Матренѣ съ Агафьей хорошо, — отвѣчала Марфа: — обѣимъ мохнатки, а я ужь не завораживалась, — больно молодайка перепужала!
Долго еще говорили на бесѣдѣ... Пропѣли третьи пѣтухи и дѣвки поднялись.
— По домамъ пора, собирайтесь!.. Прощай, Аксинья!
Гурьбою на улицу высыпали дѣвки. На дворѣ стояла все та же чудная голубая ночь, но еще бо
лѣе свѣтлая и торжественно молчаливая, нѣмая ночь...
— Дѣвки! глянька-то: что это въ улицѣ-то?
А по улицѣ, шагахъ въ ста, неслось нѣчто странное, темное и безформенное; это нѣчто, по мѣрѣ приближенія, колыхалось, подскакивало и металось изъ стороны въ сторону. Вотъ ужь оно близко, слышно порывистое и тяжелое дыханіе...
— Батюшки! вырвались голоса изъ дѣвичей толпы: на — Антонѣ Поликарповѣ нечистый верхомъ скачетъ...
Замерли всѣ на мѣстѣ.
— Слава Богу! - задыхаясь выговорилъ Антонъ Поликарповъ, неся на своихъ плечахъ свата и ос
тановившись у одной избы: — все благополучно... Соблюлъ... Донесъ свата!
— Ой, дѣвоньки!.. перевела духъ молодая баба, тяжело опускаясь на скамейку. — По сейчасъ еще не очнусь, въ себя не приду... Такъ напужалъ, такъ напужалъ...
— Аксинья! - перебила Марфа: — мелкота-то твоя спитъ?
— Хватилась!.. Поди, проснутся ужь скоро, ѣсть запросятъ.
— Ну, разсказывай, молодайка!
— Вошла это я въ овинъ, — принялась разсказывать Соломонида. — Темно... Тихо такъ, ничего быдто не слыхать... Оглядѣлась и легонько этакъ,
дѣвоньки, спускаться стала. Приснастилась какъ слѣдуетъ, заклинаться начала: «хани меня», гово
рю, «мани меня»... не успѣла окончить: «мохнатой ручищей» — какъ хватитъ чѣмъ-то сзади, треснетъ изо всей мочи... по спинѣ... инды изъ ямы вонъ меня выкинуло!
— Ай, ай, ай! Вотъ ужасти-то!..
— Не опомнилась, какъ изъ овина выбѣжала и опять близь дѣвокъ очутилась. Весь задъ отшибло!.. По сейчасъ больно...
— Нечистая-то сила что дѣлаетъ!?