Проходило горе
Черезъ лѣсъ дремучій: Собрались надъ лѣсомъ Грозовыя тучи,
Разметалась буря Въ вихрѣ урагана, Затрещали сосны, Дѣти великана.
Прокатилось горе
Черезъ поле шаромъ: Опалило поле
Лютымъ зноемъ-жаромъ, — Высохла отъ жара Мать-земля сырая
И поблекла въ полѣ Травка молодая. Распласталось горе На мужицкой нивѣ: Смолотило сжало
Градомъ хлѣбъ въ наливѣ,— Прослезился пахарь, Поглядѣлъ на небо
И... съ семьей остался На зиму безъ хлѣба.
Какъ подбилось горе
Къ дѣвушкѣ подъ груди,— Покачали даже
Головами люди,
Да прошелъ какой-то
Слухъ дурной въ народѣ... И съ тѣхъ поръ не видно Дѣвки въ хороводѣ. Загуляло горе
На крестьянскомъ вѣчѣ, А потомъ—засѣло На мірскія плечи;
Заложило фертомъ
Руки свои въ боки
И кричитъ:—Сбирай-ка, Старшина, оброки!
Размай-Соколій.
Купцу Аристарху Веденеевичу Кривоглазову пришлось быть имяненникомъ какъ разъ во вторникъ на Страстной седьмицѣ. Сходилъ онъ, «честь—честью», «за заутреню», побывалъ въ Вознесенскомъ за часами, гдѣ поставилъ за свое здравіе свѣчей на цѣлый цѣлковый, и, затѣмъ, явился въ лавочку: принявъ отъ прикащиковъ поздравленія со днемъ «андила» и пожеланія «на тыщу лѣтъ
здравія, а андилу златъ-вѣнецъ», онъ спросилъ—какъ торговали, и усѣлся на скамейку, возлѣ лавки, мурлыча себѣ подъ носъ стихиры.
— Листарху Веденеичу! раскартузился передъ нимъ сосѣдь по лавкѣ, подсаживаясь съ андиломъ честь имѣеть проздравить... дай Богъ много лѣтъ...
— Да какой ужъ я, Яковъ Филимонычъ, имяненникь? отозвался тотъ, здороваясь: между прочимъ—покорнѣйщи благодаримъ за проздравленіе!
— Какъ какой?... Скажи, пожалуста!... Оно извѣстно, что какъ теперича Страстная седьмица, то и выходитъ, что какъ бы и имяненникомъ отъ тебя не пахнетъ; одначе все-жь таки имяненникъ...
— Самый великопостный! Теперича, Яковъ Филимонычъ, я такъ разсуждаю, что это самое святое дѣло...
— Святое, это какъ есть...
— Скажемъ такъ: что такое день андила? — Д-да! Што такое собственно?
— День андила разъ въ году бываетъ и должонъ ты этотъ самый андиловъхранителевъ день въ молитвѣ проводить,—ну, и въ добрыхъ дѣлахъ тоже .. - Вѣрно съ!... Онъ и возрадуется, что, вотъ, молъ...
— И возрадуется... а какъ теперича Страстная седьмица, то и расчудеснымъ манеромъ можно провести... по божественному, то-ись... по писанію...
— Еще какъ можно-то!... Оно, конечно, ивъ иное прочее время—по силѣ мочи, да слабость это наша...
— Слабость—это разъ; во-вторыхъ, такая ужъ мода заведена: какъ сичасъ имяненникъ- пожалуйте на стуколку!... Чай-то пилъ? — Давича еще...
— Такъ не угодно-ли?... Съ великопостнымъ имяненникомъ три парочки съ липовымъ?...
— Не отказался-бы, да жду покупателя; даве проходилъ, такъ обѣщалъ завернуть...
— Такъ мы вотъ что... давай положимъ такую кассацію: отсель ужо отправимся за вечерню... въ Вознесенскій, напримѣръ... помолимся, какъ слѣдоваитъ, а оттеда ко мнѣ чай пить... съ липовымъ...
— Оно-бы и ничего... да время-то теперь такое: по правилѣ-тο одно только сухоястіе подобаетъ...
— Чу-удакъ! Да, рази, я махонькій, что-ли? Правилу-то эту я чудесно знаю!... Конечно, будь я имяненникъ на пятой недѣлѣ... Или на шестой... дѣло совсѣмъ девятое... понимаемъ тоже, что дни теперича не такіе... акромя чаю съ липовымъ у меня, брать, то ись, ни—Боже мой!... Ну, изюмъ тамъ, можетъ... винная ягода... да и гостей-то я никого не зову, — время совсѣмъ не гостевое... Сѣли-бы мы это съ тобой за столикъ и сичасъ бесѣду... про что нибудь такое... этакое... божественное... а?
— Отъ бесѣды я не прочь... и особливо ежели про что ни на есть душеспасительное... Вотъ такъ то я авчерась, у Иванъ Федосѣича: водки этой самой даже духу не было,..
Да я-то что-жь, по твоему: басурманъ, али нѣтъ? Да я, братъ, въ первую и страстную седьмицы даже запахъ водочный и тотъ отженяю..
— И чудесно!... Вотъ и я въ такомъ-же душеспасеніи... О душѣ пещись слѣдоваитъ...
— Пещись, пещись! Это вѣрно... по христіански ежели... такъ такъ, Яковъ Филимонычъ?
— Не перетакивать стать, Листархъ Веденеичъ!... А апосля вечерни мы и побесѣдуемъ...

— И побесѣдуемъ, Яковъ Филиионычъ!

— И побе-есѣду-у-е-мъ, Листархъ Ведене-е-и-ичъ!

— И по-о-бе-есѣдуе-е-емъ, Яковъ Филимо-о-онычъ!...

Въ шестомъ часу вечера супруга Кривоглазова встрѣчала дома мужа и сосѣда; сосѣдъ прижималъ правую руку къ сердцу и поздравлялъ хозяйку «съ дорогимъ, хотя и великопостнымъ имяненникомъ»... Хозяйка кланялась и извинялась, что «это ужь не отъ нея вышло, а все отъ Бога»; имяненникъ дѣлалъ выговоръ горничной, почему у иконы его ангела лампадка не оправлена, обругалъ ее «басурманкой и спецалисткой», и спросилъ у жены:

— А что, мать, какъ у насъ нащётъ самовару!

— Готовъ, Веденеичъ, давно... кипѣлъ, кипѣлъ... да вы пожалуйте въ столовую... Ѳень, а, Ѳень! Самоваръ-то подогрѣмши?
— Подогрѣмши: я его сапогомъ разовъ съ пять взбадривала... кипитъ-съ! — Ну, сосѣдушка, пойдемъ! подхватилъ хозяинъ гостя подъ мышки: послѣ мольбы-то, братъ, чайку испить—любезное дѣло!
— На что ужь любезнѣе, сосѣдушка! Посла устали-то хватишь горяченькой водицы, анъ и оживленіе!...

— Анъ и оживленіе! поддакивалъ хозяинъ, шествуя въ столовую.

— Съ горячей-то воды, Листархъ Веденеичъ, я такъ полагаю, никакіе помыслы въ голову не полѣзутъ! фолософотвовалъ гость.
— Какіе ужь съ горячей воды помыслы! соглашался хозяинъ: мать! ты-бы намъ соорудила чаю-тο... Садись, Яковъ Филимонычъ... во, бери стулъ-то покрѣпше, у этого малость сидѣлье просижено... сядемъ, вотъ, и побесѣѣ-ѣдуемъ... А это что такое? нахмурилъ вдругъ онъ брови: Анфиса Ивановна! Говорилъ вамъ я это, кажется! Это что за фасонъ такой? указалъ онъ на столикъ въ углу, уставленный бутылками и тарелками.
— Травничекъ, Веденей... полыновая... грыбки...

- Ду у-ра! Да рази теперь такіе дни, штоба полыновой утробу наливать

— Н-да-съ, Анфиса Ивановна, дни теперича совсѣмъ особенные-съ! поддакнулъ гость, косясь на бутылки.

— Женщина ты сичасъ богомольная, а этакихъ пустяковъ сообразить не могла!
— Да я чтожь... Собственно такъ думамши, что все какой ни на есть

гость навернется... Опять-же Матрена Савишна третёвось назвалась.

ДНИ ТЕПЕРИЧА НЕ ТАКІЕ!

(Сценка.)
ГОРЕ.
(Посвящ. Г. Г. Урусову.)