РОМАНСЪ.
Западъ алѣетъ, вдали догарая, Міръ засыпаетъ, полнъ радужныхъ грёзъ... Ты уѣзжаешь? Прощай дорогая! Полно, не надобно слезъ.
Если тебѣ за года испытаній
Жизнь улыбнется въ далекой странѣ, Если ты тамъ отдохнешь отъ страданій,— Не вспоминай обо мнѣ!
Если-жь и тамъ не найдешь ты привѣта,— Бѣдный ребенокъ, гонимый судьбой,— Если не будешь любовью согрѣта, Встрѣтишься сново съ нуждой:
Вспомни тогда городишко далекій,
Гдѣ доживаетъ свой вѣкъ въ тишинѣ Другъ твой печальный, больной, одинокій,— Вспомни тогда обо мнѣ!
Собака и туфли.
Любезность — хорошее качество въ человѣкѣ, въ собакѣ же подъ часъ никуда не годится; слѣдо
вательно, его въ собакахъ и развивать не должно, примите это къ свѣдѣнію: самая маленькая со
бачка при большой любезности способна натворить огромныхъ бѣдъ своему развивателю, въ особенности — если злодѣйка-судьба незванно-непрошено вмѣшается въ дѣло.
У Клода была очень маленькая собачка. Ею прельщались дамы. Чѣмъ именно прельщались, — у нихъ спросите, я не знаю и объяснять не берусь. При
рода, вѣроятно, нѣсколько призадумалась, прежде чѣмъ выпустить на свѣтъ такое ничтожество... но потомъ порѣшила, что Споту не много мѣста потребуется, земнаго шара своею особою онъ не затѣс
нитъ, — махнула рукой, и очутился на свѣтѣ какой
то бѣгающій клочокъ шерсти съ подобіемъ головы спереди и намекомъ на хвостикъ сзади.
Недѣли двѣ тому назадъ, Клодъ влюбился въ темнокрасныя ботинки Женевьевы, — маленькія,
малюсенькія ботиночки, съ мѣткою 32. Какъ вамъ нравится? Меньше этихъ ботинокъ никогда по парижской мостовой не бѣгало!
Клодъ повстрѣчалъ ихъ раннимъ утромъ на тротуарѣ у консерваторіи и сразу влюбился безъ ума въ темнокрасныя ботиночки мадмуазель Женевьеви, а заодно ужъ... и въ мадмуазель Женевьеву.
Совершенно машинально онъ поднялъ глаза до пояса молодой дѣвушки и такъ далѣе. Не могъ же онъ, на самомъ дѣлѣ, мечтать о возможности пола
скать крохотныя темнокрасныя ботиночки и... не отдать должнаго остальному.
Если-бы Женевьева вся, съ верху до низу, была преисполнена такими же совершенствами, какими обладала у подошвы, она, конечно, легко могло бы накликать на Парижъ бѣды, когда-то постигшія Трою во дни Елены и Менелая.
За минуту до встрѣчи съ темнокрасными ботинками, Клодъ безъ памяти любилъ лифъ Огневочки,
маленькой особы, которую въ началѣ ихъ знакомства всѣ считали блондинкою, а впослѣдствіи убѣждались въ томъ, что она рыжая.
Огневочка была одарена первоклассными качествами, но у иея былъ одинъ очень большой недоста
токъ. Клодъ былъ съ нею знакомъ болѣе двухъ
недѣль и даже... отмѣнно коротко. Если бы ей по ногѣ были темнокрасныя ботинки, онъ вѣроятно не разстался бы съ нею; но, увы, далеко не вся она была сплошнымъ совершенствомъ, отъ маковки до пояса и отъ пояса до пятокъ. Ботиночки Женевьевы вышибли изъ головы Клода корсажъ Огне
кочки — и какой корсажъ!... 50 сантиметровъ въ[*)] Въ Шарантонѣ находится домъ сумасшедшихъ.
окружности таліи, 94 этажемъ выше, а ниже этажемъ... ужъ право не знаю: выходила столь невѣроятная цифра, что и сказать страшно,
Любовь сглаживаетъ всѣ недостатки, пресыщеніе уничтожаетъ всѣ достоинства. Нашъ студентъ былъ искрененъ.
Да, кстати, я было забылъ сказать: Клодъ изучалъ право, или, вѣрнѣе, имѣлъ на это право, хотя пользовался имъ весь умѣренно. И такъ, я
продолжаю. Нашъ студентъ совершенно искренно говорилъ покинутой:
«По правдѣ, Огневочка, не моя вина, что я расхожусь съ тобой. Клянусь, если бы ты могла надѣвать ботинку Женевьевы, я любилъ бы тебя боль
ше ея. Но не каждый же день встрѣчаешь обувь по ногѣ, а вѣдь твоя»...
Огневочка не менѣе искренно отвѣчала:
„Что же ты, воображаешь, топиться что-ли я побѣгу? Самъ-то хорошъ!.. Смѣнять мою талію на ея костяжки изъ за удовольствія обуваться 32 нумеромъ, и изъ за скуки бесѣдовать съ тобою... Чорта съ два»!...
Огневочка не въ институтѣ воспитывалась и за ругательствомъ въ карманъ не лазила.
— Сударыня, позвольте узнать, это ваши ножки? — обратился Клодъ къ Женевьевѣ.
— Это что за вопросъ!
— Вы вѣроятно къ нимъ сильно привязаны? — Настолько же, насколько они ко мнѣ.
— Не соблаговолите ли одолжить мнѣ ихъ на подержаніе?
— Вотъ амнибусъ ѣдетъ въ Шарантонъ [*)], не опоздайте сѣсть.
— Благодарю, я прямо оттуда.
— Чего же тамъ сторожа смотрятъ?
— Если я слегка и сошелъ съ ума, — такъ въ этомъ вы виноваты.
— Какимъ это образомъ?
— Виноваты ваши ботиночки и то, что въ нихъ. — А, такъ вы башмачникъ?
— Нѣтъ. До сихъ поръ мнѣ приходилось только разувать хорошенькія ножки.
— А теперь вамъ придется оставить меня въ покоѣ.
— Это рѣшительно невозможно; я только что поклялся любить васъ до гроба, а въ нашей семьѣ никто нe умираетъ моложе ста лѣтъ.
— Хотите, я позову полицейскаго?
— Вамъ угодно знать мое жалованье? Я хочу, чтобы вы никого не звали.
Послѣ нѣсколькихъ минутъ болтовни: — Вы учитесь въ консерваторіи? — Да. А вы?
— Болтаюсь въ школѣ правовѣденья.
— Вотъ, чудесно. А какъ васъ зовутъ? — Клодъ.
— А меня Женевьевой.
— Я такъ и думалъ; это хорошенькое имя. Вы готовитесь на сцену?
— Да, если не найду ничего лучшаго.
— Да вы уже нашли во сто разъ лучше. — Гдѣ же это?
— На углу улицы Тревизъ.
- Фатишка! Это вы о себѣ говорите. - Именно. Вы никуда не торопитесь?
— Нѣтъ. Урокъ я уже пропустила Я занимаюсь музыкой у мадамъ Массаръ. Она менѣе злит
ся, когда совсѣмъ не приходятъ, чѣмъ когда опаздываютъ.
— Такъ и не слѣдуетъ сердить мадамъ Массаръ! — Конечно.
Они пошли подъ руку, — куда? Неизвѣстно. Впослѣдствіи они вспоминали, что канавки благоухали
ирисами, что подъ ихъ ногами зеленѣлъ мягкій лугъ, кругомъ никого не было, а надъ ними носи
лись розовые купидончики и шаловливо осыпали ихъ душистыми цвѣтами геліотропа и гвоздики.
— Ты придешь вечеромъ? — спросилъ Клодъ.
— Если мамаша отпуститъ.
— Она навѣрное отпуститъ.
— Можетъ быть. А ты живешь?...
— Въ концѣ корридора... на лѣво... третій этажъ. Лѣстница прекрасная, пологая... Нумеръ седьмой...
— А улица-то?
— Ахъ, да, улица... Monsieur le Prince.
— Ахъ!.. Тамъ на дворѣ... во второмъ этажѣ, одинъ молодой человѣкъ играетъ на флейтѣ.
— Да. А что... развѣ? ..
— Какъ глупо! Я была хорошо знакома съ его сестрой.
— Такъ придешь навѣрное? — Сказала, что приду.
— Раскаиваться не будешь. — Надѣюсь. До свиданья.
— Мое глубочайшее уваженіе твоей мамашѣ. Входя къ себѣ, Женевьева прошептала:
«Съ нимъ я, кажется, буду счастлива». Возвратясь домой, Клодъ воскликнулъ:
«Экая я скотина! Забылъ у нея спросить, любитъ-ли она волосяныя подушки»?
Надо полагать, что она ихъ любила, такъ какъ мадамъ Массаръ не видала своей ученицы ни на другой день, ни цѣлую недѣлю потомъ.
Въ это-то именно время Женевьева и развила пріятные таланты Спота: она, вопервыхъ, пріучила его помогать ей въ хозяйствѣ, — таскать по полу тряпки, что давало возможность не мести комнату, разбрасывать объѣдки по лѣстницѣ и тѣмъ упро
щать приборку кухни и т. д. Чутье у него было превосходное: онъ узнавалъ, кто звонитъ, мужчина или женщина, на мужчинъ ожесточенно лаялъ, передъ дама
ми махалъ хвостомъ. Когда Женевьева вставала съ постели, Спотъ приносилъ ей туфли. Этимъ очень забавлялись и каждый вечеръ ихъ прятали; Спотъ ихъ разыскивалъ, не смотря ни на какую похо
ронку, и покончилъ тѣмъ, что сталъ самъ ихъ
прятать, но уже такъ, что кромѣ его никто не могъ найти.
***
Тому назадъ недѣля, Клодъ безъ памяти влюбился въ перчатки Стефани, восхитительныя перчатки № 5 1/2... если не менѣе. Онъ увидалъ это диво въ воскресенье въ театрѣ.
Женевьева, не бывшая дома цѣлую недѣлю, нашла, наконецъ, что недурно будетъ навѣстить милую мамашу.
«Я беру отпускъ на 24 часа, — сказала она,— Смотри веди себя хорошо, не то берегись, — Спотъ мнѣ все разскажетъ»...
Отъ скуки Клодъ пошелъ вечеромъ смотрѣть «Аталію» и просмотрѣлъ-бы ее не безъ удовольствія, если бы не засмотрѣлся на обворожительныя кро
шечныя перчатки цвѣта сотерна. Эти перчатки и руки, ими стянутыя, принадлежали пока маленькой брюнеткѣ съ глазами орѣховаго цвѣта.
Дама сидѣла одна, въ бенуарѣ. По воскресеньямъ ложу достать не трудно, — к тому-же давали «Ата
лію». Маленькія перчатки играли вѣеромъ, подно
сили къ глазамъ черепаховый бинокль, изрѣдка
прикрывали легкую зѣвоту, барабанили по борту ложи... и продѣлывали все это такъ мило, такъ граціозно, что на нихъ засмотрѣлся весь оркестръ.
Настоящимъ событіемъ было, когда дама сняла перчатку и небрежно положила руку на бархатный край ложи. Клодъ замеръ въ восторгѣ передъ этою ручкой-лилипутомъ.
Корсажъ Огневочки, ботинки Женевьевы были окончательно уничтожены маленькими перчатками цвѣта сотерна. Клодъ былъ безъ памяти влюбленъ въ перчатки дамы съ орѣховыми глазами... а заодно ужъ и въ даму съ глазами орѣховаго цвѣта.
Въ жизни бываютъ такіе случаи, что, но зрѣломъ размышленіи, ихъ нельзя приписать ничему иному, какъ вмѣшательству судьбы. Такой именно случай произошелъ въ концѣ четвертаго акта,—
дама уронила перчатку. Клодъ однимъ прыжкомъ перескочилъ черезъ четырехъ ошеломленныхъ сосѣдей, отдѣлявшихъ его отъ той, которую онъ лю
билъ на всю жизнь... не забудьте: въ его семьѣ никто не умиралъ ранѣе ста лѣтъ; схватилъ сокровище и, разсудивши, что приличнѣе входить въ дверь, нежели въ окно, направился въ корридоръ.
«Сударыня, — сказалъ онъ корридорной, — благоволите узнать отъ особы, занимающей 34 номеръ, не позволитъ-ли она мнѣ передать ей лично оброненную перчатку»?.. И съ отмѣнной граціей онъ
поднесъ портретъ Виктора-Эммануэля большой модели, снабженный удостовѣреніемъ, что въ немъ девять десятыхъ чистаго серебра. Такое великодушіе было немедленно вознаграждено.
Западъ алѣетъ, вдали догарая, Міръ засыпаетъ, полнъ радужныхъ грёзъ... Ты уѣзжаешь? Прощай дорогая! Полно, не надобно слезъ.
Если тебѣ за года испытаній
Жизнь улыбнется въ далекой странѣ, Если ты тамъ отдохнешь отъ страданій,— Не вспоминай обо мнѣ!
Если-жь и тамъ не найдешь ты привѣта,— Бѣдный ребенокъ, гонимый судьбой,— Если не будешь любовью согрѣта, Встрѣтишься сново съ нуждой:
Вспомни тогда городишко далекій,
Гдѣ доживаетъ свой вѣкъ въ тишинѣ Другъ твой печальный, больной, одинокій,— Вспомни тогда обо мнѣ!
Н. Ники. ПАРИЖСКІЯ СКАЗКИ.
Собака и туфли.
Любезность — хорошее качество въ человѣкѣ, въ собакѣ же подъ часъ никуда не годится; слѣдо
вательно, его въ собакахъ и развивать не должно, примите это къ свѣдѣнію: самая маленькая со
бачка при большой любезности способна натворить огромныхъ бѣдъ своему развивателю, въ особенности — если злодѣйка-судьба незванно-непрошено вмѣшается въ дѣло.
У Клода была очень маленькая собачка. Ею прельщались дамы. Чѣмъ именно прельщались, — у нихъ спросите, я не знаю и объяснять не берусь. При
рода, вѣроятно, нѣсколько призадумалась, прежде чѣмъ выпустить на свѣтъ такое ничтожество... но потомъ порѣшила, что Споту не много мѣста потребуется, земнаго шара своею особою онъ не затѣс
нитъ, — махнула рукой, и очутился на свѣтѣ какой
то бѣгающій клочокъ шерсти съ подобіемъ головы спереди и намекомъ на хвостикъ сзади.
Недѣли двѣ тому назадъ, Клодъ влюбился въ темнокрасныя ботинки Женевьевы, — маленькія,
малюсенькія ботиночки, съ мѣткою 32. Какъ вамъ нравится? Меньше этихъ ботинокъ никогда по парижской мостовой не бѣгало!
Клодъ повстрѣчалъ ихъ раннимъ утромъ на тротуарѣ у консерваторіи и сразу влюбился безъ ума въ темнокрасныя ботиночки мадмуазель Женевьеви, а заодно ужъ... и въ мадмуазель Женевьеву.
Совершенно машинально онъ поднялъ глаза до пояса молодой дѣвушки и такъ далѣе. Не могъ же онъ, на самомъ дѣлѣ, мечтать о возможности пола
скать крохотныя темнокрасныя ботиночки и... не отдать должнаго остальному.
Если-бы Женевьева вся, съ верху до низу, была преисполнена такими же совершенствами, какими обладала у подошвы, она, конечно, легко могло бы накликать на Парижъ бѣды, когда-то постигшія Трою во дни Елены и Менелая.
За минуту до встрѣчи съ темнокрасными ботинками, Клодъ безъ памяти любилъ лифъ Огневочки,
маленькой особы, которую въ началѣ ихъ знакомства всѣ считали блондинкою, а впослѣдствіи убѣждались въ томъ, что она рыжая.
Огневочка была одарена первоклассными качествами, но у иея былъ одинъ очень большой недоста
токъ. Клодъ былъ съ нею знакомъ болѣе двухъ
недѣль и даже... отмѣнно коротко. Если бы ей по ногѣ были темнокрасныя ботинки, онъ вѣроятно не разстался бы съ нею; но, увы, далеко не вся она была сплошнымъ совершенствомъ, отъ маковки до пояса и отъ пояса до пятокъ. Ботиночки Женевьевы вышибли изъ головы Клода корсажъ Огне
кочки — и какой корсажъ!... 50 сантиметровъ въ[*)] Въ Шарантонѣ находится домъ сумасшедшихъ.
окружности таліи, 94 этажемъ выше, а ниже этажемъ... ужъ право не знаю: выходила столь невѣроятная цифра, что и сказать страшно,
Любовь сглаживаетъ всѣ недостатки, пресыщеніе уничтожаетъ всѣ достоинства. Нашъ студентъ былъ искрененъ.
Да, кстати, я было забылъ сказать: Клодъ изучалъ право, или, вѣрнѣе, имѣлъ на это право, хотя пользовался имъ весь умѣренно. И такъ, я
продолжаю. Нашъ студентъ совершенно искренно говорилъ покинутой:
«По правдѣ, Огневочка, не моя вина, что я расхожусь съ тобой. Клянусь, если бы ты могла надѣвать ботинку Женевьевы, я любилъ бы тебя боль
ше ея. Но не каждый же день встрѣчаешь обувь по ногѣ, а вѣдь твоя»...
Огневочка не менѣе искренно отвѣчала:
„Что же ты, воображаешь, топиться что-ли я побѣгу? Самъ-то хорошъ!.. Смѣнять мою талію на ея костяжки изъ за удовольствія обуваться 32 нумеромъ, и изъ за скуки бесѣдовать съ тобою... Чорта съ два»!...
Огневочка не въ институтѣ воспитывалась и за ругательствомъ въ карманъ не лазила.
— Сударыня, позвольте узнать, это ваши ножки? — обратился Клодъ къ Женевьевѣ.
— Это что за вопросъ!
— Вы вѣроятно къ нимъ сильно привязаны? — Настолько же, насколько они ко мнѣ.
— Не соблаговолите ли одолжить мнѣ ихъ на подержаніе?
— Вотъ амнибусъ ѣдетъ въ Шарантонъ [*)], не опоздайте сѣсть.
— Благодарю, я прямо оттуда.
— Чего же тамъ сторожа смотрятъ?
— Если я слегка и сошелъ съ ума, — такъ въ этомъ вы виноваты.
— Какимъ это образомъ?
— Виноваты ваши ботиночки и то, что въ нихъ. — А, такъ вы башмачникъ?
— Нѣтъ. До сихъ поръ мнѣ приходилось только разувать хорошенькія ножки.
— А теперь вамъ придется оставить меня въ покоѣ.
— Это рѣшительно невозможно; я только что поклялся любить васъ до гроба, а въ нашей семьѣ никто нe умираетъ моложе ста лѣтъ.
— Хотите, я позову полицейскаго?
— Вамъ угодно знать мое жалованье? Я хочу, чтобы вы никого не звали.
Послѣ нѣсколькихъ минутъ болтовни: — Вы учитесь въ консерваторіи? — Да. А вы?
— Болтаюсь въ школѣ правовѣденья.
— Вотъ, чудесно. А какъ васъ зовутъ? — Клодъ.
— А меня Женевьевой.
— Я такъ и думалъ; это хорошенькое имя. Вы готовитесь на сцену?
— Да, если не найду ничего лучшаго.
— Да вы уже нашли во сто разъ лучше. — Гдѣ же это?
— На углу улицы Тревизъ.
- Фатишка! Это вы о себѣ говорите. - Именно. Вы никуда не торопитесь?
— Нѣтъ. Урокъ я уже пропустила Я занимаюсь музыкой у мадамъ Массаръ. Она менѣе злит
ся, когда совсѣмъ не приходятъ, чѣмъ когда опаздываютъ.
— Такъ и не слѣдуетъ сердить мадамъ Массаръ! — Конечно.
Они пошли подъ руку, — куда? Неизвѣстно. Впослѣдствіи они вспоминали, что канавки благоухали
ирисами, что подъ ихъ ногами зеленѣлъ мягкій лугъ, кругомъ никого не было, а надъ ними носи
лись розовые купидончики и шаловливо осыпали ихъ душистыми цвѣтами геліотропа и гвоздики.
— Ты придешь вечеромъ? — спросилъ Клодъ.
— Если мамаша отпуститъ.
— Она навѣрное отпуститъ.
— Можетъ быть. А ты живешь?...
— Въ концѣ корридора... на лѣво... третій этажъ. Лѣстница прекрасная, пологая... Нумеръ седьмой...
— А улица-то?
— Ахъ, да, улица... Monsieur le Prince.
— Ахъ!.. Тамъ на дворѣ... во второмъ этажѣ, одинъ молодой человѣкъ играетъ на флейтѣ.
— Да. А что... развѣ? ..
— Какъ глупо! Я была хорошо знакома съ его сестрой.
— Такъ придешь навѣрное? — Сказала, что приду.
— Раскаиваться не будешь. — Надѣюсь. До свиданья.
— Мое глубочайшее уваженіе твоей мамашѣ. Входя къ себѣ, Женевьева прошептала:
«Съ нимъ я, кажется, буду счастлива». Возвратясь домой, Клодъ воскликнулъ:
«Экая я скотина! Забылъ у нея спросить, любитъ-ли она волосяныя подушки»?
Надо полагать, что она ихъ любила, такъ какъ мадамъ Массаръ не видала своей ученицы ни на другой день, ни цѣлую недѣлю потомъ.
Въ это-то именно время Женевьева и развила пріятные таланты Спота: она, вопервыхъ, пріучила его помогать ей въ хозяйствѣ, — таскать по полу тряпки, что давало возможность не мести комнату, разбрасывать объѣдки по лѣстницѣ и тѣмъ упро
щать приборку кухни и т. д. Чутье у него было превосходное: онъ узнавалъ, кто звонитъ, мужчина или женщина, на мужчинъ ожесточенно лаялъ, передъ дама
ми махалъ хвостомъ. Когда Женевьева вставала съ постели, Спотъ приносилъ ей туфли. Этимъ очень забавлялись и каждый вечеръ ихъ прятали; Спотъ ихъ разыскивалъ, не смотря ни на какую похо
ронку, и покончилъ тѣмъ, что сталъ самъ ихъ
прятать, но уже такъ, что кромѣ его никто не могъ найти.
***
Тому назадъ недѣля, Клодъ безъ памяти влюбился въ перчатки Стефани, восхитительныя перчатки № 5 1/2... если не менѣе. Онъ увидалъ это диво въ воскресенье въ театрѣ.
Женевьева, не бывшая дома цѣлую недѣлю, нашла, наконецъ, что недурно будетъ навѣстить милую мамашу.
«Я беру отпускъ на 24 часа, — сказала она,— Смотри веди себя хорошо, не то берегись, — Спотъ мнѣ все разскажетъ»...
Отъ скуки Клодъ пошелъ вечеромъ смотрѣть «Аталію» и просмотрѣлъ-бы ее не безъ удовольствія, если бы не засмотрѣлся на обворожительныя кро
шечныя перчатки цвѣта сотерна. Эти перчатки и руки, ими стянутыя, принадлежали пока маленькой брюнеткѣ съ глазами орѣховаго цвѣта.
Дама сидѣла одна, въ бенуарѣ. По воскресеньямъ ложу достать не трудно, — к тому-же давали «Ата
лію». Маленькія перчатки играли вѣеромъ, подно
сили къ глазамъ черепаховый бинокль, изрѣдка
прикрывали легкую зѣвоту, барабанили по борту ложи... и продѣлывали все это такъ мило, такъ граціозно, что на нихъ засмотрѣлся весь оркестръ.
Настоящимъ событіемъ было, когда дама сняла перчатку и небрежно положила руку на бархатный край ложи. Клодъ замеръ въ восторгѣ передъ этою ручкой-лилипутомъ.
Корсажъ Огневочки, ботинки Женевьевы были окончательно уничтожены маленькими перчатками цвѣта сотерна. Клодъ былъ безъ памяти влюбленъ въ перчатки дамы съ орѣховыми глазами... а заодно ужъ и въ даму съ глазами орѣховаго цвѣта.
Въ жизни бываютъ такіе случаи, что, но зрѣломъ размышленіи, ихъ нельзя приписать ничему иному, какъ вмѣшательству судьбы. Такой именно случай произошелъ въ концѣ четвертаго акта,—
дама уронила перчатку. Клодъ однимъ прыжкомъ перескочилъ черезъ четырехъ ошеломленныхъ сосѣдей, отдѣлявшихъ его отъ той, которую онъ лю
билъ на всю жизнь... не забудьте: въ его семьѣ никто не умиралъ ранѣе ста лѣтъ; схватилъ сокровище и, разсудивши, что приличнѣе входить въ дверь, нежели въ окно, направился въ корридоръ.
«Сударыня, — сказалъ онъ корридорной, — благоволите узнать отъ особы, занимающей 34 номеръ, не позволитъ-ли она мнѣ передать ей лично оброненную перчатку»?.. И съ отмѣнной граціей онъ
поднесъ портретъ Виктора-Эммануэля большой модели, снабженный удостовѣреніемъ, что въ немъ девять десятыхъ чистаго серебра. Такое великодушіе было немедленно вознаграждено.