— Monsieur секретарь, — сказала она вошедшему среднихъ лѣтъ господину, — въ нашу богодѣльню нужно принять еще одну старушку. Прошу васъ сдѣлать распоряженіе...
— Но вашему сіятельству извѣстно, что вчера занята послѣдняя вакансія той ста
рушкой, которая три мѣсяца хлопотала о поступленіи.
— Ну, можно... отказать ей.
— Неловко, ваше сіятельство... На ея имя написанъ уже и...
— Неловко? — скажите!... Но если я такъ хочу?..
— Но, графиня...
— Monsieur секретарь, пожалуйста, безъ возраженій! Повторяю, я такъ хочу, слышите? Идите и распорядитесь...
Секретарь пожалъ плечами, поклонился и вышелъ.
— Вы не можете себѣ представить, какъ эти противорѣчія меня всегда бѣсятъ! замѣтила Амурову графиня, по уходѣ секретаря.
— Да, это ужасно! согласился гость, — Значитъ, графиня, эта несчастная можетъ разсчитывать.
— О, конечно!.. Но вы, кажется, собираетесь меня покинуть?
— Къ сожалѣнію, да... Мнѣ необходимо кое-куда съѣздить по дѣламъ комитета, отвѣчалъ въ слухъ филантропъ и про себя добавилъ: „Нужно побывать еще у одной фи
лантропки. Она, кажется, затѣваетъ что-то
филантропическое. Хорошо бы и къ ней пристроиться. Мнѣ очень нравятся эти фи
лантропическія выдумки! parole d honneur“!
— Прекрасный молодой человѣкъ, произнесла въ слѣдъ удаляющемуся Амурову графиня и снова принялась за прерванный споръ съ собакою по поводу отчета.
и. А.
Серпъ луны глядитъ въ окошко, На стѣнѣ играетъ...
На моихъ колѣняхъ крошка Тихо засыпаетъ.
***
Я боюсь пошевелиться, Сердце замираетъ,—
А луна — ну, какъ не злиться? — Лучъ въ нее кидаетъ...
Шура.
***
БУТЫРСКАЯ ИДИЛЛІЯ.
(Картинка).
Чудная, зимняя ночь. По голубому, безоблачному небу плавно несется вѣчный спутникъ земли; его мягкіе, серебристые лучи, ударяясь въ снѣгъ, скованный морозомъ, отражаются радужными огоньками и мирі
ады снѣжинокъ горятъ огнемъ, искрятся, какъ сказочныя сокровища Голконды и Бра
зиліи. Теплый, съ южной стороны, вѣтеръ еле качаетъ тонкія вѣтви березы ласкаетъ лицо и будто просится въ небольшую грудь жителя старушки столицы.
Хорошо въ такую пору въ предмѣстьяхъ Бѣлокаменной! Кругомъ тихо; окраинскій житель спитъ и только молодость рвется на улицу; не спится ей въ душныхъ, жарко натопленныхъ каморкахъ; кровь по жилоч
камъ живчикомъ перекатывается, тѣснитъ
грудь, спираетъ дыханіе. Накидывается на крѣпкія плечи шубенка, кошкой прокрадывается къ выходу красная дѣвица... Скрипитъ проклятая дверь...
— Э, да будь, что будетъ! - шепчетъ кра
(Сказочная варіація á la Гейне).
Жилъ былъ царь. У царя была дочь-красавица... Кощей безсмертный увёзъ ее къ себѣ, въ свои золоченыя палаты... Горько плакалъ царь по своей любимой дочери, и велѣлъ кликнуть кличь по всему государству, не найдется-ли кто избавить царевну
Съ парня летитъ шапка и бѣлыя руки путаютъ, ерошатъ густыя кудри.
Взглянула дѣвка прямо въ очи парню, „ажно мурахи по немъ побѣжали , взгля
нула въ другорядь и впилась въ его губы, да такъ и замерла, только грудь высокая словно морская волна заходила...
— На-а-адюшка, а На-а-адюшка! Ну, пострѣлъ дѣвка... сбѣгла. Погоди же, я те ужо ухватомъ оглажу! И когда только она успѣетъ! На задворки надыть сходить поглядѣть! ворчалъ и кричалъ старушечій голосъ.
— Прощай, Ванюша. Пора. Слышишь? Прощай, милый, желанный! - шептала красавица, осыпая парня поцѣлуями.
Старческій голосъ, между тѣмъ, продолжалъ ворчать: Надюшка рванулась, накинула шубенку на голову и стрѣлой полетѣла въ свою каморку.
п.-о.
савка Надюша, выскакивая на небольшой дворикъ.
Чутко прислушивается она, нѣтъ-нѣтъ подбѣжитъ къ калиткѣ, схватится за нее своими бѣлыми съ ямочками руками, приотворитъ, выглянетъ на широкую улицу,
окинетъ ее карими глазами и опять юркнетъ на крылечко.
— Что это онъ запоздалъ? Аль, можетъ, другая....
И въ ревнивую головку западаютъ мысли, одна мрачнѣе другой...
Но вотъ заскрипѣлъ снѣгъ подъ молодцоватой походкой, навострила Надюшка уши, глазки сверкнули огнемъ, вспыхнулъ ру
мянецъ, дрогнула высокая грудь, „забило сердечко тревогу“, а съ улицы несется:
Гдѣ ТЫ, зорька моя?
— И парень же! шепнула дѣвка и сорвалась съ мѣста, но сразу сдержала свои
крѣпкія, словно изъ мрамора выточенныя ноги и тихой, плавной походкой пошла на встрѣчу.
— Надюша ты? - донесло съ улицы. — Я, - сурово отвѣчаетъ она. — Заждалась, голубка?
— Нѣтути, а только поздо...
— Да рази я не радъ бы? Эхъ.. ягодка!..
И мозолистыя руки обвились вокругъ стана.
Полымемъ вспыхнуло лицо Надюшки, какъ птица въ западнѣ заколотилось сердечко. Жутко и хорошо ей. Забыты старики, забытъ трудовой день съ его нескон
чаемой мукой, воркотня старухи-матери, не задавшійся узоръ тамбура — забытъ весь міръ.
—- Лебедь ты моя сахарная, вѣдь какъ чмокну въ щеку, словно бы кто губы ме
домъ смазалъ! Эхъ, кабы волюшка, Надюша, живехонько бы мы съ тобой въ церкви по
бывали, да вишь отцу богатой невѣстки хочется, благо бы своихъ денегъ не было! Сыновьяго счастія видно ему не нужно...
И слышенъ въ тишинѣ тяжелый вздохъ искренне влюбленнаго парня.
—- Не разъ, Ванюшка, и я раздумывала, чѣмъ-то наша любовь покончится, шепчетъ дрогнувшимъ голосомъ красавка.
— Не кручинься, Надюша, Богъ не безъ милости! Вѣдь не заѣдали мы съ тобой чужаго счастія, работаемъ, спины не разги
баючи и грѣха-то у насъ только и есть, что любовь наша. Тамъ не ужлижь счастія не будетъ. Ты то только не разлюби, дождемся своего.
— Тебя-то разлюбить? Эхъ, ты, голова шершавая.
отъ чаръ могучаго волшебника. Кому это удастся — тотъ получитъ и царевну, и полцарства въ придачу.
Жили были два брата. Услыхали они кличъ — и рѣшились освободить царевну...
Кудри ихъ... были золотистыя, на щекахъ цвѣли розы, подъ рубахами бились въ гру
дяхъ храбрые сердца, когда они подходили: къ очарованному лѣсу. Двѣ тропинки вели къ нему: одна шла вправо, другая влѣво... Старшій пошелъ по первой, младшему оста
валась вторая.... Младшій скоро достигъ опушки и вошелъ въ лѣсъ... Въ лѣсу вѣ
теръ воевалъ съ вѣтками, деревья непривѣтливо, какъ бы перебраниваясь, шепта
лись между собою, изъ гнѣздъ выглядывала иногда сова, какъ то язвительно посвистывая и посмѣиваясь. Иногда, впрочемъ слы
шалось пѣнье совершенно безвреднаго жа
воронка и среди широколиственныхъ ядо
витыхъ растеній мелькали ландышъ и фіалка.... Долго шелъ онъ то исчезавшею, то вновь появлявшеюся лѣсною трапинкой
пока наконецъ не упалъ отъ усталости на траву и не заснулъ крѣпкимъ, здоровымъ сномъ...
Когда онъ проснулся, яркіе солнечные лучи пронизывали чащу лѣса, падая на высокія стѣны заколдованнаго замка. На бал
конѣ, подъ атласнымъ голубымъ балдахи
номъ, стояла мягкая, шелковая кушетка;
на ней полулежала стройная красавица и легкимъ, покачиваніемъ головки какъ бы ма
нила къ себѣ избавителя... Въ это время,
совершенно съ противуположной стороны, показался, старшій...
Теперь, ихъ было двое: — царевна же одна. Разорвать ее пополамъ — было бы неудобно,
а потому они и рѣшили кинуть жребій
оружіемъ, кому отправляться въ царство тѣней, и кому идти на избавленіе царевны. Братья схватились за мечи.... Не знаю, сколько времени они бились; но листья не разъ, уже успѣли опасть съ вѣтвей, деревья нѣсколько мѣсяцевъ простоять безъ листвы и потомъ снова покрыться почками при яркихъ лучахъ солнца... Воль стершій началъ ослабѣвать? онъ уже теперь, не напа
далъ, а только защищался... вотъ мечъ, его выпалъ изъ рукъ... стальное лезвее оба
грилось въ крови брата... Испугавшись себя самого, бросился младшій къ царевнѣ, что
бы скорѣе бѣжать съ нею далеко, далеко... Вотъ онъ перескочилъ черезъ ровъ, на
полненный какою то вонючею жидкостью; вотъ онъ перелѣзъ черезъ стѣну, причемъ
истрескавшаяся отъ времени известка съ шумомъ посыпалась къ его ногамъ; вотъ онъ достигаетъ балкона; вотъ онъ подни
маетъ голубой атласный пологъ... что же? Тамъ бѣлелися только однѣ чьи-то кости.
Шура.
I.
— „Разскажи мнѣ, милый папа, Что за нужда была грекамъ Представлять Гермеса бога
Окрыленнымъ человѣкомъ“?
— „Оттого, сынокъ мой милый, (Мудрецы такъ объясняли)
Что у грековъ тожь кассиры Очень часто улетали“.
II.
— „Объясни мнѣ, милый папа, Справедливъ-ли судъ Париса Надъ Юноною, Церерой
И красавицей — Кипридой“?
-—- „Не совсѣмъ, сынокъ мой милый; Поспѣшилъ Парисъ не въ мѣру: На его лишь будь я мѣстѣ, Предпочелъ-бы я Цереру.
Вѣдь Венера только можетъ Доставлять блаженства розы, А Церера доставляетъ
Драгоцѣнныя намъ лозы,
Л. Горемыковъ.
— Но вашему сіятельству извѣстно, что вчера занята послѣдняя вакансія той ста
рушкой, которая три мѣсяца хлопотала о поступленіи.
— Ну, можно... отказать ей.
— Неловко, ваше сіятельство... На ея имя написанъ уже и...
— Неловко? — скажите!... Но если я такъ хочу?..
— Но, графиня...
— Monsieur секретарь, пожалуйста, безъ возраженій! Повторяю, я такъ хочу, слышите? Идите и распорядитесь...
Секретарь пожалъ плечами, поклонился и вышелъ.
— Вы не можете себѣ представить, какъ эти противорѣчія меня всегда бѣсятъ! замѣтила Амурову графиня, по уходѣ секретаря.
— Да, это ужасно! согласился гость, — Значитъ, графиня, эта несчастная можетъ разсчитывать.
— О, конечно!.. Но вы, кажется, собираетесь меня покинуть?
— Къ сожалѣнію, да... Мнѣ необходимо кое-куда съѣздить по дѣламъ комитета, отвѣчалъ въ слухъ филантропъ и про себя добавилъ: „Нужно побывать еще у одной фи
лантропки. Она, кажется, затѣваетъ что-то
филантропическое. Хорошо бы и къ ней пристроиться. Мнѣ очень нравятся эти фи
лантропическія выдумки! parole d honneur“!
— Прекрасный молодой человѣкъ, произнесла въ слѣдъ удаляющемуся Амурову графиня и снова принялась за прерванный споръ съ собакою по поводу отчета.
и. А.
Серпъ луны глядитъ въ окошко, На стѣнѣ играетъ...
На моихъ колѣняхъ крошка Тихо засыпаетъ.
***
Я боюсь пошевелиться, Сердце замираетъ,—
А луна — ну, какъ не злиться? — Лучъ въ нее кидаетъ...
Шура.
***
БУТЫРСКАЯ ИДИЛЛІЯ.
(Картинка).
Чудная, зимняя ночь. По голубому, безоблачному небу плавно несется вѣчный спутникъ земли; его мягкіе, серебристые лучи, ударяясь въ снѣгъ, скованный морозомъ, отражаются радужными огоньками и мирі
ады снѣжинокъ горятъ огнемъ, искрятся, какъ сказочныя сокровища Голконды и Бра
зиліи. Теплый, съ южной стороны, вѣтеръ еле качаетъ тонкія вѣтви березы ласкаетъ лицо и будто просится въ небольшую грудь жителя старушки столицы.
Хорошо въ такую пору въ предмѣстьяхъ Бѣлокаменной! Кругомъ тихо; окраинскій житель спитъ и только молодость рвется на улицу; не спится ей въ душныхъ, жарко натопленныхъ каморкахъ; кровь по жилоч
камъ живчикомъ перекатывается, тѣснитъ
грудь, спираетъ дыханіе. Накидывается на крѣпкія плечи шубенка, кошкой прокрадывается къ выходу красная дѣвица... Скрипитъ проклятая дверь...
— Э, да будь, что будетъ! - шепчетъ кра
СПЯЩАЯ ЦАРЕВНА.
(Сказочная варіація á la Гейне).
Жилъ былъ царь. У царя была дочь-красавица... Кощей безсмертный увёзъ ее къ себѣ, въ свои золоченыя палаты... Горько плакалъ царь по своей любимой дочери, и велѣлъ кликнуть кличь по всему государству, не найдется-ли кто избавить царевну
Съ парня летитъ шапка и бѣлыя руки путаютъ, ерошатъ густыя кудри.
Взглянула дѣвка прямо въ очи парню, „ажно мурахи по немъ побѣжали , взгля
нула въ другорядь и впилась въ его губы, да такъ и замерла, только грудь высокая словно морская волна заходила...
— На-а-адюшка, а На-а-адюшка! Ну, пострѣлъ дѣвка... сбѣгла. Погоди же, я те ужо ухватомъ оглажу! И когда только она успѣетъ! На задворки надыть сходить поглядѣть! ворчалъ и кричалъ старушечій голосъ.
— Прощай, Ванюша. Пора. Слышишь? Прощай, милый, желанный! - шептала красавица, осыпая парня поцѣлуями.
Старческій голосъ, между тѣмъ, продолжалъ ворчать: Надюшка рванулась, накинула шубенку на голову и стрѣлой полетѣла въ свою каморку.
п.-о.
савка Надюша, выскакивая на небольшой дворикъ.
Чутко прислушивается она, нѣтъ-нѣтъ подбѣжитъ къ калиткѣ, схватится за нее своими бѣлыми съ ямочками руками, приотворитъ, выглянетъ на широкую улицу,
окинетъ ее карими глазами и опять юркнетъ на крылечко.
— Что это онъ запоздалъ? Аль, можетъ, другая....
И въ ревнивую головку западаютъ мысли, одна мрачнѣе другой...
Но вотъ заскрипѣлъ снѣгъ подъ молодцоватой походкой, навострила Надюшка уши, глазки сверкнули огнемъ, вспыхнулъ ру
мянецъ, дрогнула высокая грудь, „забило сердечко тревогу“, а съ улицы несется:
Гдѣ ТЫ, зорька моя?
— И парень же! шепнула дѣвка и сорвалась съ мѣста, но сразу сдержала свои
крѣпкія, словно изъ мрамора выточенныя ноги и тихой, плавной походкой пошла на встрѣчу.
— Надюша ты? - донесло съ улицы. — Я, - сурово отвѣчаетъ она. — Заждалась, голубка?
— Нѣтути, а только поздо...
— Да рази я не радъ бы? Эхъ.. ягодка!..
И мозолистыя руки обвились вокругъ стана.
Полымемъ вспыхнуло лицо Надюшки, какъ птица въ западнѣ заколотилось сердечко. Жутко и хорошо ей. Забыты старики, забытъ трудовой день съ его нескон
чаемой мукой, воркотня старухи-матери, не задавшійся узоръ тамбура — забытъ весь міръ.
—- Лебедь ты моя сахарная, вѣдь какъ чмокну въ щеку, словно бы кто губы ме
домъ смазалъ! Эхъ, кабы волюшка, Надюша, живехонько бы мы съ тобой въ церкви по
бывали, да вишь отцу богатой невѣстки хочется, благо бы своихъ денегъ не было! Сыновьяго счастія видно ему не нужно...
И слышенъ въ тишинѣ тяжелый вздохъ искренне влюбленнаго парня.
—- Не разъ, Ванюшка, и я раздумывала, чѣмъ-то наша любовь покончится, шепчетъ дрогнувшимъ голосомъ красавка.
— Не кручинься, Надюша, Богъ не безъ милости! Вѣдь не заѣдали мы съ тобой чужаго счастія, работаемъ, спины не разги
баючи и грѣха-то у насъ только и есть, что любовь наша. Тамъ не ужлижь счастія не будетъ. Ты то только не разлюби, дождемся своего.
— Тебя-то разлюбить? Эхъ, ты, голова шершавая.
отъ чаръ могучаго волшебника. Кому это удастся — тотъ получитъ и царевну, и полцарства въ придачу.
Жили были два брата. Услыхали они кличъ — и рѣшились освободить царевну...
Кудри ихъ... были золотистыя, на щекахъ цвѣли розы, подъ рубахами бились въ гру
дяхъ храбрые сердца, когда они подходили: къ очарованному лѣсу. Двѣ тропинки вели къ нему: одна шла вправо, другая влѣво... Старшій пошелъ по первой, младшему оста
валась вторая.... Младшій скоро достигъ опушки и вошелъ въ лѣсъ... Въ лѣсу вѣ
теръ воевалъ съ вѣтками, деревья непривѣтливо, какъ бы перебраниваясь, шепта
лись между собою, изъ гнѣздъ выглядывала иногда сова, какъ то язвительно посвистывая и посмѣиваясь. Иногда, впрочемъ слы
шалось пѣнье совершенно безвреднаго жа
воронка и среди широколиственныхъ ядо
витыхъ растеній мелькали ландышъ и фіалка.... Долго шелъ онъ то исчезавшею, то вновь появлявшеюся лѣсною трапинкой
пока наконецъ не упалъ отъ усталости на траву и не заснулъ крѣпкимъ, здоровымъ сномъ...
Когда онъ проснулся, яркіе солнечные лучи пронизывали чащу лѣса, падая на высокія стѣны заколдованнаго замка. На бал
конѣ, подъ атласнымъ голубымъ балдахи
номъ, стояла мягкая, шелковая кушетка;
на ней полулежала стройная красавица и легкимъ, покачиваніемъ головки какъ бы ма
нила къ себѣ избавителя... Въ это время,
совершенно съ противуположной стороны, показался, старшій...
Теперь, ихъ было двое: — царевна же одна. Разорвать ее пополамъ — было бы неудобно,
а потому они и рѣшили кинуть жребій
оружіемъ, кому отправляться въ царство тѣней, и кому идти на избавленіе царевны. Братья схватились за мечи.... Не знаю, сколько времени они бились; но листья не разъ, уже успѣли опасть съ вѣтвей, деревья нѣсколько мѣсяцевъ простоять безъ листвы и потомъ снова покрыться почками при яркихъ лучахъ солнца... Воль стершій началъ ослабѣвать? онъ уже теперь, не напа
далъ, а только защищался... вотъ мечъ, его выпалъ изъ рукъ... стальное лезвее оба
грилось въ крови брата... Испугавшись себя самого, бросился младшій къ царевнѣ, что
бы скорѣе бѣжать съ нею далеко, далеко... Вотъ онъ перескочилъ черезъ ровъ, на
полненный какою то вонючею жидкостью; вотъ онъ перелѣзъ черезъ стѣну, причемъ
истрескавшаяся отъ времени известка съ шумомъ посыпалась къ его ногамъ; вотъ онъ достигаетъ балкона; вотъ онъ подни
маетъ голубой атласный пологъ... что же? Тамъ бѣлелися только однѣ чьи-то кости.
Шура.
Бесѣды о миѳологіи.
I.
— „Разскажи мнѣ, милый папа, Что за нужда была грекамъ Представлять Гермеса бога
Окрыленнымъ человѣкомъ“?
— „Оттого, сынокъ мой милый, (Мудрецы такъ объясняли)
Что у грековъ тожь кассиры Очень часто улетали“.
II.
— „Объясни мнѣ, милый папа, Справедливъ-ли судъ Париса Надъ Юноною, Церерой
И красавицей — Кипридой“?
-—- „Не совсѣмъ, сынокъ мой милый; Поспѣшилъ Парисъ не въ мѣру: На его лишь будь я мѣстѣ, Предпочелъ-бы я Цереру.
Вѣдь Венера только можетъ Доставлять блаженства розы, А Церера доставляетъ
Драгоцѣнныя намъ лозы,
Л. Горемыковъ.