моотвержевія и отрѣшенія отъ всего мірскаго, для святаго служенія отечеству, можетъ дойти русскій человѣкъ, то дока
залъ Капитанъ 1-го ранга Николай Ѳедоровичъ Юрковскій, по смерти Контръ-Адмпрала Истомина, заступившій его мѣ
сто начальника 4-го Отдѣленія Оборонительной Линіи (на Малаховомъ Курганѣ). Юрковскій зналъ п говорилъ, что защит
никамъ Севастополя нѣтъ другаго исхода, какъ могила ила тяжкое изувѣченіе, и когда ему сообщили, что жена его, выдер
жавшая въ беременномъ состояніи первые дни бомбардированія, въ опасномъ положеніи, и притомъ, заболѣвъ сильною холерою, находится прп смерти и проситъ его пріѣхать въ Симферополь,
хотя на одинъ день — онъ отказалъ ей въ этомъ, отвѣтивъ: «ни на минуту не могу оставить своего поста.» Герой палъ на немъ, уже болѣе не видавъ ни жены, ни семерыхъ своихъ дѣтей!
Рядовой Пѣхотнаго ГраФа Дибпча-Забалканскаго Полка Гкъ сожалѣнію имя его не извѣстно), во время штурма 6-го Іюня,
лежалъ на землѣ близъ Малахова Кургана въ предсмертныхъ мукахъ. «Ваше благородіе,» вскричалъ онъ проѣзжавшему ор
динарцу начальника гарппзона, скакавшему съ Малахова въ городъ —«а, ваше благородіе!......» Офицеръ, посланный съ важнымъ приказаніемъ, не останавливался......«Постойте, ваше бла
городіе, я не помощя хочу просить, а важное дѣло есть;....» Офицеръ воротился къ нему, н въ то же время подошелъ къ нимъ морякъ. «Что нужно, любезный, говори скорѣе?»__
Скажите, в. б., Адмиралъ Нахимовъ не убитъ? — «Нѣтъ.» — И не въ плѣну?—«Нѣтъ.»—Ну, слава Богу, я могу теперь умереть спокойно!... Солдатъ перекрестился, обратилъ очи къ небу и со вздохомъ закрылъ пхъ па вѣкп.
На стѣнахъ Севастополя было постоянное рвеніе къ исполненію своего долга; напримѣръ, привозили на какой нибудь бас
тіонъ снаряды, и, по слову гранаты везутъ, вся прислуга орудій п прикрытіе бросались къ полуФуркамъ, будто голодные на хлѣбъ, п въ мгновеніе растаскивали снаряды на багтареи.
Солдаты и матросы привязывались къ своей пушкѣ и къ своему ружью, какъ дптя къ пгрушкѣ. Одного тяжело раненаго штуцернпка не моглп успокоить до тѣхъ поръ, пока пе положи
ли рядомъ съ нимъ на носилки его штуцеръ, п, послѣ тяжелой операціи, первое слово его было: а гдѣ мой штуцеръ?...
Раненаго ОФпцера опросили, какую онъ желаетъ награду: «поставьте на четвертый бастіонъ бомбнческую пушку,» былъ отвѣтъ изнемогавшаго, п, быть можетъ, близкаго къ смерти воина. И этого геройскаго духа не поколебало постоянное напряженіе, длившееся одиннадцать мѣсяцевъ, прп сверхъестественныхъ тру
дахъ, когда кругомъ ежедневно сотнями, тысячами падали со
братья и никому не было надежды миновать тяжкаго увѣчья или смерти!
Каждый депь, съ болью сердца, слышалась горестная вѣсть, что тотъ или другой изъ знакомыхъ п товарищей убить, смертельно раненъ; каждый день кого нибудь изъ достойнѣйшихъ, талантливѣйшихъ офицеровъ, всего болѣе пренебрегавшихъ смертью, юношей, многообѣщавшихъ въ будущемъ, отрывала вражья пуля отъ семейства п отечества. Такъ на Павловскомъ Мыску п Николаевской Баттареѣ ежедневно лежали груды мертвыхъ тѣлъ, для перевозки пхъ на баркасахъ къ клад
бищамъ Сѣверной Стороны. Какая умилительная черта русскаго человѣка! Нп одинъ солдатъ, нп одинъ матросъ не прохо
дилъ мимо этихъ грудъ, не сотворя крестнаго знаменія и не положа на грудь кого нибудь изъ убитыхъ, однополчанинъ ли онъ, товарищъ ли, или вовсе незнакомый—часто своего послѣд
няго гроша на свѣчу, и безтрепетно въ неподвпжпомъ воздухѣ теплились надъ тѣлами восковыя свѣточи.
Ежедневно, отъ восхода до заката солнца, слышался томительный плачъ похоронпаго марша, щемп.іъ онъ сердце, тяжко, грустно было смотрѣть на божій міръ, на людей, въ пол
номъ цвѣтѣ жпзни и силъ обрѣченныхъ смерти!... А божій міръ казался роскошенъ п прекрасенъ: темволазуревое небо безграничнымъ куполомъ склонялось цадъ Севастополемъ, опоясаннымъ грядами пороховаго дыма, клубами вырывавша
гося изъ огненныхъ жерлъ смертоносныхъ орудій; солнце съ высоты бросало пламенные лучи, п подъ нпми золотыми прыскамп блистала голубая пелена Севастопольской Бухты, медлен
но п мѣрно колыхавшаяся, будто грудь, вздымаемая тяжкими вздохами. Подъ томительнымъ обаяніемъ вдали раздающихся звуковъ погребальнаго марша и ударами уныло звучащаго колокола, видимъ, какъ съ южнаго берега отдѣляются баркасы, осѣ
ненные крестами п черными хоругвями. На кормахъ, вокругъ открытыхъ гробовъ, стоятъ священники въ траурныхъ облаченіяхъ; толпы офицеровъ, солдатъ п матросовъ съ обпаженвы
мп головами, грустно смотрятъ на помертвѣлыя лпца своихъ товарищей, обращенныя къ солнцу, съ сомкнутыми на вѣкъ очами. И какія думы преклонили головы живыхъ надъ тѣла
ми усопшихъ? — Черезъ часъ или черезъ сутки, быть можетъ, каждый изъ нихъ будетъ лежать на этомъ же мѣстѣ, п въ воображеніи каждаго невольно представлялся образъ пла
чущей матери, сестры, жены или осиротѣлыхъ дѣтей, но съ тѣмъ вмѣстѣ въ памяти пробуждалось и росло воскре
шающее духъ слово самоотверженія: «Не щадп себя тамъ, гдѣ потребуетъ того долгъ п совѣсть!» п каждый, возвращаясь на гибельный постъ, не думалъ о мукахъ, отрѣшался отъ всѣхъ узъ, связывавшихъ его съ землею и только помышлялъ о долгѣ служенія отечеству....
Печальная процессія медленно двпжется по волнамъ бухты, подъ ядрами и бомбами, мимо громадныхъ лппѣйныхъ кораб
лей, къ сѣверному берегу и тутъ товарищи, взявъ гробы на плечо, несутъ ихъ до могилы....... Шествіе не сопрово
ждаютъ пышность тщеславія, рыданія, разрывающія душу, корыстные расчеты наслѣдниковъ п лицемѣріе: одна братская безкорыстная любовь товарищей, выражаемая тяжкою, без
молвною скорбью, окружаетъ могплу, и непритворная слеза дружбы медленно скатывается по щекѣ, и падаетъ на сосновую крышу гроба.
Только нѣкоторые моряки, семейства коихъ долго еще, почти до послѣдней минуты, оставались въ осажденномъ го
родѣ п въ окрестностяхъ онаго, умирая^ имѣли утѣшеніе, что родная рука смѣжпла имъ очи, жена п дѣти проводили до могилы, обливала ее слезами. Они пмѣлп еще и то преиму
щество, что всѣ, до послѣдняго матроса, были хоронены въ гробахъ, сколоченныхъ часто пзъ досокъ забора и дверей собственнаго жилища.
Адмиралы Нахимовъ, Корниловъ, Истоминъ * погребены въ самомъ Севастополѣ, въ общемъ склепѣ, съ прахомъ учителя ихъ, Адмирала Лазарева, подъ Фундаментомъ заложеннаго Корниловымъ Владимірскаго Собора. Похороны Короплова сопро
вождались рыданіями всего Севастополя; похороны Нахимова тяжкою скорбью, предчувствіемъ, что съ его смертію близко и паденіе стѣнъ города, коего защитниковъ онъ одушевлялъ своимъ примѣромъ. Могилы всѣхъ прочихъ, павшихъ при
* Портреты трехъ адмираловъ были уже сообщены въ - Русскомъ Худож.
Листкъ.
залъ Капитанъ 1-го ранга Николай Ѳедоровичъ Юрковскій, по смерти Контръ-Адмпрала Истомина, заступившій его мѣ
сто начальника 4-го Отдѣленія Оборонительной Линіи (на Малаховомъ Курганѣ). Юрковскій зналъ п говорилъ, что защит
никамъ Севастополя нѣтъ другаго исхода, какъ могила ила тяжкое изувѣченіе, и когда ему сообщили, что жена его, выдер
жавшая въ беременномъ состояніи первые дни бомбардированія, въ опасномъ положеніи, и притомъ, заболѣвъ сильною холерою, находится прп смерти и проситъ его пріѣхать въ Симферополь,
хотя на одинъ день — онъ отказалъ ей въ этомъ, отвѣтивъ: «ни на минуту не могу оставить своего поста.» Герой палъ на немъ, уже болѣе не видавъ ни жены, ни семерыхъ своихъ дѣтей!
Рядовой Пѣхотнаго ГраФа Дибпча-Забалканскаго Полка Гкъ сожалѣнію имя его не извѣстно), во время штурма 6-го Іюня,
лежалъ на землѣ близъ Малахова Кургана въ предсмертныхъ мукахъ. «Ваше благородіе,» вскричалъ онъ проѣзжавшему ор
динарцу начальника гарппзона, скакавшему съ Малахова въ городъ —«а, ваше благородіе!......» Офицеръ, посланный съ важнымъ приказаніемъ, не останавливался......«Постойте, ваше бла
городіе, я не помощя хочу просить, а важное дѣло есть;....» Офицеръ воротился къ нему, н въ то же время подошелъ къ нимъ морякъ. «Что нужно, любезный, говори скорѣе?»__
Скажите, в. б., Адмиралъ Нахимовъ не убитъ? — «Нѣтъ.» — И не въ плѣну?—«Нѣтъ.»—Ну, слава Богу, я могу теперь умереть спокойно!... Солдатъ перекрестился, обратилъ очи къ небу и со вздохомъ закрылъ пхъ па вѣкп.
На стѣнахъ Севастополя было постоянное рвеніе къ исполненію своего долга; напримѣръ, привозили на какой нибудь бас
тіонъ снаряды, и, по слову гранаты везутъ, вся прислуга орудій п прикрытіе бросались къ полуФуркамъ, будто голодные на хлѣбъ, п въ мгновеніе растаскивали снаряды на багтареи.
Солдаты и матросы привязывались къ своей пушкѣ и къ своему ружью, какъ дптя къ пгрушкѣ. Одного тяжело раненаго штуцернпка не моглп успокоить до тѣхъ поръ, пока пе положи
ли рядомъ съ нимъ на носилки его штуцеръ, п, послѣ тяжелой операціи, первое слово его было: а гдѣ мой штуцеръ?...
Раненаго ОФпцера опросили, какую онъ желаетъ награду: «поставьте на четвертый бастіонъ бомбнческую пушку,» былъ отвѣтъ изнемогавшаго, п, быть можетъ, близкаго къ смерти воина. И этого геройскаго духа не поколебало постоянное напряженіе, длившееся одиннадцать мѣсяцевъ, прп сверхъестественныхъ тру
дахъ, когда кругомъ ежедневно сотнями, тысячами падали со
братья и никому не было надежды миновать тяжкаго увѣчья или смерти!
Каждый депь, съ болью сердца, слышалась горестная вѣсть, что тотъ или другой изъ знакомыхъ п товарищей убить, смертельно раненъ; каждый день кого нибудь изъ достойнѣйшихъ, талантливѣйшихъ офицеровъ, всего болѣе пренебрегавшихъ смертью, юношей, многообѣщавшихъ въ будущемъ, отрывала вражья пуля отъ семейства п отечества. Такъ на Павловскомъ Мыску п Николаевской Баттареѣ ежедневно лежали груды мертвыхъ тѣлъ, для перевозки пхъ на баркасахъ къ клад
бищамъ Сѣверной Стороны. Какая умилительная черта русскаго человѣка! Нп одинъ солдатъ, нп одинъ матросъ не прохо
дилъ мимо этихъ грудъ, не сотворя крестнаго знаменія и не положа на грудь кого нибудь изъ убитыхъ, однополчанинъ ли онъ, товарищъ ли, или вовсе незнакомый—часто своего послѣд
няго гроша на свѣчу, и безтрепетно въ неподвпжпомъ воздухѣ теплились надъ тѣлами восковыя свѣточи.
Ежедневно, отъ восхода до заката солнца, слышался томительный плачъ похоронпаго марша, щемп.іъ онъ сердце, тяжко, грустно было смотрѣть на божій міръ, на людей, въ пол
номъ цвѣтѣ жпзни и силъ обрѣченныхъ смерти!... А божій міръ казался роскошенъ п прекрасенъ: темволазуревое небо безграничнымъ куполомъ склонялось цадъ Севастополемъ, опоясаннымъ грядами пороховаго дыма, клубами вырывавша
гося изъ огненныхъ жерлъ смертоносныхъ орудій; солнце съ высоты бросало пламенные лучи, п подъ нпми золотыми прыскамп блистала голубая пелена Севастопольской Бухты, медлен
но п мѣрно колыхавшаяся, будто грудь, вздымаемая тяжкими вздохами. Подъ томительнымъ обаяніемъ вдали раздающихся звуковъ погребальнаго марша и ударами уныло звучащаго колокола, видимъ, какъ съ южнаго берега отдѣляются баркасы, осѣ
ненные крестами п черными хоругвями. На кормахъ, вокругъ открытыхъ гробовъ, стоятъ священники въ траурныхъ облаченіяхъ; толпы офицеровъ, солдатъ п матросовъ съ обпаженвы
мп головами, грустно смотрятъ на помертвѣлыя лпца своихъ товарищей, обращенныя къ солнцу, съ сомкнутыми на вѣкъ очами. И какія думы преклонили головы живыхъ надъ тѣла
ми усопшихъ? — Черезъ часъ или черезъ сутки, быть можетъ, каждый изъ нихъ будетъ лежать на этомъ же мѣстѣ, п въ воображеніи каждаго невольно представлялся образъ пла
чущей матери, сестры, жены или осиротѣлыхъ дѣтей, но съ тѣмъ вмѣстѣ въ памяти пробуждалось и росло воскре
шающее духъ слово самоотверженія: «Не щадп себя тамъ, гдѣ потребуетъ того долгъ п совѣсть!» п каждый, возвращаясь на гибельный постъ, не думалъ о мукахъ, отрѣшался отъ всѣхъ узъ, связывавшихъ его съ землею и только помышлялъ о долгѣ служенія отечеству....
Печальная процессія медленно двпжется по волнамъ бухты, подъ ядрами и бомбами, мимо громадныхъ лппѣйныхъ кораб
лей, къ сѣверному берегу и тутъ товарищи, взявъ гробы на плечо, несутъ ихъ до могилы....... Шествіе не сопрово
ждаютъ пышность тщеславія, рыданія, разрывающія душу, корыстные расчеты наслѣдниковъ п лицемѣріе: одна братская безкорыстная любовь товарищей, выражаемая тяжкою, без
молвною скорбью, окружаетъ могплу, и непритворная слеза дружбы медленно скатывается по щекѣ, и падаетъ на сосновую крышу гроба.
Только нѣкоторые моряки, семейства коихъ долго еще, почти до послѣдней минуты, оставались въ осажденномъ го
родѣ п въ окрестностяхъ онаго, умирая^ имѣли утѣшеніе, что родная рука смѣжпла имъ очи, жена п дѣти проводили до могилы, обливала ее слезами. Они пмѣлп еще и то преиму
щество, что всѣ, до послѣдняго матроса, были хоронены въ гробахъ, сколоченныхъ часто пзъ досокъ забора и дверей собственнаго жилища.
Адмиралы Нахимовъ, Корниловъ, Истоминъ * погребены въ самомъ Севастополѣ, въ общемъ склепѣ, съ прахомъ учителя ихъ, Адмирала Лазарева, подъ Фундаментомъ заложеннаго Корниловымъ Владимірскаго Собора. Похороны Короплова сопро
вождались рыданіями всего Севастополя; похороны Нахимова тяжкою скорбью, предчувствіемъ, что съ его смертію близко и паденіе стѣнъ города, коего защитниковъ онъ одушевлялъ своимъ примѣромъ. Могилы всѣхъ прочихъ, павшихъ при
* Портреты трехъ адмираловъ были уже сообщены въ - Русскомъ Худож.
Листкъ.