РУССКІЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ истокъ,

ПРАЗДНЕСТВА ВЪ МОСКВѢ, Въ чесТь ЧЕРНОМОРСКИХЪ МОРЯКОВЪ.

(Къ первому листу рисунковъ.)
(Окончаніе.)
«Старшій его братъ, еще за нѣсколько времени предъ тѣмъ, былъ сильно контуженъ въ голову и раненъ; оско
локъ гранаты вырвалъ у него часть мякоти ноги. Онъ лечился на Сѣверной Сторонѣ. Узнавъ о ранѣ младшаго брата,
онъ явился къ прежнему своему посту. «Зачѣмъ вы поспѣшили, не вылечась окончательно?» спросилъ его командиръ бастіона.
«Я совершенно поправляюсь!«отвѣчалъ Титовъ. — 30-го Марта Французы аттаковали ложементы предъ пятымъ бастіономъ,
п были отбиты картечью. Но при этомъ винили Титова, что онъ опоздалъ немного открыть картечный огонь. Я замѣтилъ ему; «Помните, что носите одну Фамилію съ своимъ бра
томъ, которую онъ прославилъ, заставивъ всѣхъ уважать се. Зачѣмъ же подаете поводъ упрекнуть въ чемъ либо Титова;
вѣдь ие будутъ разбирать, кто изъ васъ виновенъ.» У него сверкнули слезы па глазахъ; онъ съ чувствомъ обѣщалъ
мнѣ впредь не навлекать на себя ни малѣйшаго упрека. Я замѣтилъ прп этомъ признаки разстройства его ума, полагаю отъ сильной головной контузіи, и совѣтовалъ ему не прене
брегать контузіею. Съ разсвѣтомъ слѣдующаго утра Титовъ, взойдя на валъ баттареи, сказалъ матросамъ; «Ребята, я по
кажу вамъ, какъ должно умирать!» — «Ваше благородіе, мы и безъ того знаемъ, что вы храбрый ОФііцеръ; къ чему же
напрасно подвергаться смерти?» Между тѣмъ непріятельскіе стрѣлки, завидѣвъ стоявшаго на брустверѣ, во весь ростъ открытаго, ОФіщера, начали по немъ стрѣлять: пули посыпа
лись градомъ. «Ваше благородіе, сойдите, убыотъ задаромъ; поберегите себя до другаго раза, когда нужно будетъ пока
заться молодцемъ!....» Но Титовъ продолжалъ неподвижно стоять на брустверѣ, пока три вражьи нули, ударивъ ему въ грудь, не свалили его за банкетъ!..»
Послѣ нѣсколькихъ минутъ общаго молчанія, произведеннаго впечатлѣніемъ разсказа, одинъ изъ моряковъ прервалъ тяжелыя думы собесѣдниковъ.
— Много задачъ, сказалъ оиъ, пришлось бы разрѣ
шить Физіологу, который хотѣлъ бы анализировать на се
вастопольскихъ бастіонахъ душевныя проявленія тѣхъ, которые въ продолженіе многихъ мѣсяцевъ жили подъ смер
тоноснымъ огнемъ. На Титова могли имѣть вліяніе и не зажившая рапа, и головная контузія, и скорбь о братѣ, и наконецъ мысль о заслуженномъ упрекѣ; но я зналъ такихъ офице
ровъ, которые не имѣли би какихъ причинъ искать смерти, а между тѣмъ искали и принимали ее съ радостью.
— И это можно объяснить отчасти, прервалъ его одинъ изъ игравшихъ въ преферансъ, совершеннымъ равнодушіемъ чело
вѣка къ жизни, возродившимся убѣжденіемъ, что онъ долженъ быть убитъ, и потому, при постояннномъ раздраженіи нервовъ, отъ потрясеній Физическихъ, производимыхъ непрерывною паль
бою и взрывами, и нравственнаго, отъ сценъ смерти и гибели уважаемыхъ и любимыхъ людей, естественно могло явиться желаніе скорѣе окончить собственныя страданія тѣла и духа. Также, быть можетъ, и отъ сознанія слабости свопхъ част
ныхъ усилій къ успѣху общаго дѣла въ тѣхъ, которые изъ высокаго патріотическаго чувства принимали въ немъ живое участіе.
— Такихъ людей, отвѣчалъ лейтенантъ, только что сдавшій карты, которые съ радостью шли сами навстрѣчу
смерти, было весьма немного; болѣе же было увѣренныхъ, что ихъ не убыотъ. У меня на баттареѣ двое боцмановъ твердили, что они заговорены отъ вражьей нули, и точно, въ са
мой убійственной перестрѣлкѣ, пули ихъ не трогали, но ядро обоимъ и въ одно время сорвало головы. Всего же ча
ще встрѣчались и такіе, которые смѣло шли въ огонь и воду съ убѣжденіемъ, что чему быть, того не миновать, и для этихъ-то людей не было ничего невозможнаго, не существовало опасностей и ни какихъ предразсудковъ.
— Я тоже не вѣрю предразсудкамъ, возразилъ И., однако же знаю случаи , которые могутъ поколебать самое упорное невѣріе; Желѣзновъ и Корниловъ заплатили жизнью будто бы за то, что не подчинились вліянію иовѣрья.
— Разкажите намъ эти случаи, тѣмъ болѣе, что малѣйшее слово о Корниловѣ во всѣхъ насъ возбуждаетъ глубокое
вниманіе и сочувствіе.
—- «Съ удовольствіемъ! Сообщу вамъ печальную исторію шашки, которую Лейтенантъ Желѣзновъ и Вице-Адмиралъ Кор
ниловъ имѣли прп себѣ, когда оба были смертельно поражены, первый картечью, послѣдній ядромъ. Эта шашка теперь уже перебита ядромъ на двѣ части, и ііодѣюсь, что страшный за
рокъ, положенный на нее повѣрьемъ, никогда не будетъ имѣть своего губительнаго дѣйствія.
Лейтенантъ Желѣзновъ, посланный курьеромъ въ Тифлисъ, на пути оттуда въ Сухумъ-Кале, на сѣверовосточномъ
берегу Чернаго Моря, купилъ себѣ превосходную шашку. Любуясь чуднымъ булатомъ клинка, я спросилъ Желѣзнова, дорого ли онъ заплатилъ за него? — Тринадцать рублей.
— Такъ дешево! А я полагалъ, по крайней мѣрѣ, рублей семьдесятъ?
— Быть можетъ, она стоитъ и дороже, но мнѣ уступили за эту цѣну, и рады были сбыть; никто ее не покупалъ. — Почему?
— Изъ предразсудка, пустаго повѣрья, отвѣчалъ Желѣзновъ.
— И вы знаете это повѣрье?
— Знаю: шашка эта носитъ дурную славу; говорятъ, будто бы каждый, кто пойдетъ съ нею въ дѣло, будетъ непремѣнно убитъ или смертельно раненъ.
— Охота же вамъ было покупать оружіе съ такою дурною славою, хотя оно и дешево, какъ будто пятьдесятъ лишнихъ цѣлковыхъ на другую шашку васъ разорили бы.
— Я не вѣрю предразсудкамъ! отвѣчалъ мнѣ Желѣзновъ.
№ 12.

20-го АПРѢЛЯ.

ИЗДАВАЕМЫй
В. ТИммомъ.
1856 ГОДА.