И совсѣмъ, какъ тогда, какъ въ дѣтствѣ она подумала: «А какъ же онъ»?
И вдругъ самая мысль о возможности уѣхать изъ дома веселиться показалась ей отталкивающей и возму
тительной. Это было бы такой измѣной по отношенію къ «нему».
И, какъ вспоминала потомъ Тамара, эта мысль показалась ей настолько серьезной и безпрекословной, что она осталась встрѣчать новый годъ со своимъ стариннымъ и вѣрнымъ другомъ дѣтства.
Все, происшедшее затѣмъ Тамара помнила смутно и какъ бы сквозь двойной сонъ, (когда во снѣ видишь
сонъ). Вѣроятно, она задремала на креслѣ, такъ какъ она не слышала какъ пробили часы двѣнадцать и про
снулась въ тотъ моментъ, когда они били послѣдній разъ.
И въ эту же самую секунду она почувствовала какое-то необычайное,
горькое безпокойство. Она растерянно оглянулась вокругъ и вдругъ, когда ея взглядъ упалъ на портретъ Павла, жуткая дрожь холодной волной про
бѣлила по ея кожѣ. Она не могла вскрикнуть. Она только стояла, боясь упасть и не могла оторвать своего взгляда, не могла повѣрить своимъ глазамъ. На портретѣ мучался, тер
зался, бился, будто отбиваясь отъ чьихъ-то сдавливающихъ горло рукъ несчастный, умирающій человѣкъ. Это былъ ея Павелъ по портрету, по фи
гурѣ, съ лицомъ ея дѣда Николая Арсеньевича Исарова.
И вдругъ рука на портретѣ подни
мается, Тамара видитъ ясно, каю, она сгибается и манитъ къ себѣ...
Съ неожиданной быстротой Тамара кинулась изъ комнаты, промчалась быстро по полутемнымъ коридо
рамъ и переходамъ, натыкаясь на предметы, ощупью прокрадываясь все дальше. Вотъ она у дверей кабинета.
Глазамъ Тамары представилась жуткая картина:
Въ кабинетѣ былъ страшный безпорядокъ, ящики письменнаго стола были сильно выдвинуты.
Николай Арсеньевичъ полулежалъ въ своемъ большомъ кожаномъ крес
лѣ. Какой-то человѣкъ душилъ его подушкой (Тамара запомнила, что по
душка была почему-то безъ наволочки, красная, маленькая). Двое другихъ искали что-то въ ящикахъ.
Какъ только открылась съ шумомъ дверь—тотъ, который душилъ вскрик
нулъ и кинулся къ противоположной двери. За нимъ убѣжали его товарищи.
Тамара не могла пошевельнуться. Она смотрѣла на тѣло тяжело дышавшаго дѣдушки и думала: вотъ сей
часъ они вернутся и задушатъ его и меня;—но тѣ, очевидно, думая, что поднялся на ноги весь домъ, поспѣшили убѣжать.
— Съ ними былъ Владимиръ,— услышала Тамара грустный и больной голосъ Николая Арсеньевича.
О нападеніи на Исаровскій особнякъ, о едва не постигшемъ Исарова несчастій и о необычайномъ его спа
сеніи говорилъ долго и оживленно весь городъ.
Рюрикъ Ивневъ.
Тамара стала центромъ вниманія, героиней, но она ужасно не любила разсказывать объ новогодней ночи и только еще сильнѣе привязалась къ портрету Павла, благополучно красующемуся въ ея комнатѣ.
Ей даже казалось, что весь портретъ сдѣлался болѣе нѣжнымъ и свѣтлымъ послѣ этого случая.
Николай Арсеньевичъ скоро оправился послѣ потрясенія и, конечно, какъ и слѣдовало ожидать, дѣдъ былъ неразлученъ теперь съ внучкой. Но что удивительнѣе всего, что онъ сталъ менѣе замкнутымъ и гораздо болѣе общительнымъ.
О Владимирѣ Митрофановичѣ извѣстно очень мало.
Онъ былъ очень боленъ и уѣхалъ на югъ. Въ Петроградъ онъ не возвра
щался. Говорили, что онъ поступилъ въ одинъ изъ южныхъ монастырей.
О томъ, былъ ли онъ замѣшанъ «въ этомъ» Тамара достовѣрно не знала, тѣмъ болѣе, что Николай Арсенье
вичъ никогда объ этомъ не говорилъ и не подтвердилъ опредѣленно, каза
лось бы, ясную фразу:—Между ними былъ Владимиръ.
Конечно, въ городѣ говорили, что онъ былъ единственнымъ виновникомъ едва не происшедшаго несчастія, что онъ, расчитывая найти большія деньги рѣшился не убійство своего благо
дѣтеля, но Тамару это не занимало. Съ нея было достаточно, что «ея пер
вый другъ» за ея любовь и заботы, за ея игрушечные памятники и ку
кольный театръ отплатилъ съ такой царской щедростью.
Часы идутъ неутомимо,
Ихъ звукъ унылъ,—все тотъ же онъ. И жизнь скользитъ, какъ кольца дыма, Какъ странный и невѣрный сонъ.
Сплетаясь кружатся мгновенья,— Вся сложность мыслей, встрѣчъ и словъ... Часы куютъ, сплетаютъ звенья
И цѣпь минутъ,—какъ сталь оковъ.
Вотъ свѣтлый мигъ, вотъ радость ласки, Любовь, надежды и цвѣты...
И я одинъ. Проходитъ мимо
Прекрасный и невѣрный сонъ... Часы стучатъ неутомимо,
Ихъ звукъ унылъ,—все тотъ же онъ.
Г. Дикс.
Какъ тихій сонъ далекой сказки Ко мнѣ опять склонилась ты.
Но все прошло... и снова, снова Текутъ унылые года...
Часы стучатъ, твердятъ сурово:— Одно-одно, всегда-всегда.
И вдругъ самая мысль о возможности уѣхать изъ дома веселиться показалась ей отталкивающей и возму
тительной. Это было бы такой измѣной по отношенію къ «нему».
И, какъ вспоминала потомъ Тамара, эта мысль показалась ей настолько серьезной и безпрекословной, что она осталась встрѣчать новый годъ со своимъ стариннымъ и вѣрнымъ другомъ дѣтства.
Все, происшедшее затѣмъ Тамара помнила смутно и какъ бы сквозь двойной сонъ, (когда во снѣ видишь
сонъ). Вѣроятно, она задремала на креслѣ, такъ какъ она не слышала какъ пробили часы двѣнадцать и про
снулась въ тотъ моментъ, когда они били послѣдній разъ.
И въ эту же самую секунду она почувствовала какое-то необычайное,
горькое безпокойство. Она растерянно оглянулась вокругъ и вдругъ, когда ея взглядъ упалъ на портретъ Павла, жуткая дрожь холодной волной про
бѣлила по ея кожѣ. Она не могла вскрикнуть. Она только стояла, боясь упасть и не могла оторвать своего взгляда, не могла повѣрить своимъ глазамъ. На портретѣ мучался, тер
зался, бился, будто отбиваясь отъ чьихъ-то сдавливающихъ горло рукъ несчастный, умирающій человѣкъ. Это былъ ея Павелъ по портрету, по фи
гурѣ, съ лицомъ ея дѣда Николая Арсеньевича Исарова.
И вдругъ рука на портретѣ подни
мается, Тамара видитъ ясно, каю, она сгибается и манитъ къ себѣ...
Съ неожиданной быстротой Тамара кинулась изъ комнаты, промчалась быстро по полутемнымъ коридо
рамъ и переходамъ, натыкаясь на предметы, ощупью прокрадываясь все дальше. Вотъ она у дверей кабинета.
Глазамъ Тамары представилась жуткая картина:
Въ кабинетѣ былъ страшный безпорядокъ, ящики письменнаго стола были сильно выдвинуты.
Николай Арсеньевичъ полулежалъ въ своемъ большомъ кожаномъ крес
лѣ. Какой-то человѣкъ душилъ его подушкой (Тамара запомнила, что по
душка была почему-то безъ наволочки, красная, маленькая). Двое другихъ искали что-то въ ящикахъ.
Какъ только открылась съ шумомъ дверь—тотъ, который душилъ вскрик
нулъ и кинулся къ противоположной двери. За нимъ убѣжали его товарищи.
Тамара не могла пошевельнуться. Она смотрѣла на тѣло тяжело дышавшаго дѣдушки и думала: вотъ сей
часъ они вернутся и задушатъ его и меня;—но тѣ, очевидно, думая, что поднялся на ноги весь домъ, поспѣшили убѣжать.
— Съ ними былъ Владимиръ,— услышала Тамара грустный и больной голосъ Николая Арсеньевича.
О нападеніи на Исаровскій особнякъ, о едва не постигшемъ Исарова несчастій и о необычайномъ его спа
сеніи говорилъ долго и оживленно весь городъ.
Рюрикъ Ивневъ.
Тамара стала центромъ вниманія, героиней, но она ужасно не любила разсказывать объ новогодней ночи и только еще сильнѣе привязалась къ портрету Павла, благополучно красующемуся въ ея комнатѣ.
Ей даже казалось, что весь портретъ сдѣлался болѣе нѣжнымъ и свѣтлымъ послѣ этого случая.
Николай Арсеньевичъ скоро оправился послѣ потрясенія и, конечно, какъ и слѣдовало ожидать, дѣдъ былъ неразлученъ теперь съ внучкой. Но что удивительнѣе всего, что онъ сталъ менѣе замкнутымъ и гораздо болѣе общительнымъ.
О Владимирѣ Митрофановичѣ извѣстно очень мало.
Онъ былъ очень боленъ и уѣхалъ на югъ. Въ Петроградъ онъ не возвра
щался. Говорили, что онъ поступилъ въ одинъ изъ южныхъ монастырей.
О томъ, былъ ли онъ замѣшанъ «въ этомъ» Тамара достовѣрно не знала, тѣмъ болѣе, что Николай Арсенье
вичъ никогда объ этомъ не говорилъ и не подтвердилъ опредѣленно, каза
лось бы, ясную фразу:—Между ними былъ Владимиръ.
Конечно, въ городѣ говорили, что онъ былъ единственнымъ виновникомъ едва не происшедшаго несчастія, что онъ, расчитывая найти большія деньги рѣшился не убійство своего благо
дѣтеля, но Тамару это не занимало. Съ нея было достаточно, что «ея пер
вый другъ» за ея любовь и заботы, за ея игрушечные памятники и ку
кольный театръ отплатилъ съ такой царской щедростью.
ТИКЪ-ТАКЪ.
Часы идутъ неутомимо,
Ихъ звукъ унылъ,—все тотъ же онъ. И жизнь скользитъ, какъ кольца дыма, Какъ странный и невѣрный сонъ.
Сплетаясь кружатся мгновенья,— Вся сложность мыслей, встрѣчъ и словъ... Часы куютъ, сплетаютъ звенья
И цѣпь минутъ,—какъ сталь оковъ.
Вотъ свѣтлый мигъ, вотъ радость ласки, Любовь, надежды и цвѣты...
И я одинъ. Проходитъ мимо
Прекрасный и невѣрный сонъ... Часы стучатъ неутомимо,
Ихъ звукъ унылъ,—все тотъ же онъ.
Г. Дикс.
Какъ тихій сонъ далекой сказки Ко мнѣ опять склонилась ты.
Но все прошло... и снова, снова Текутъ унылые года...
Часы стучатъ, твердятъ сурово:— Одно-одно, всегда-всегда.