Въ музыкантской бесѣдкѣ.
Ежедневно, когда часы на монастырской колокольнѣ били два, Сер
гѣй Кузьмичъ выходилъ на прогулку, по Дворянской, на Сѣнную площадь, а дальше переулками брелъ онъ ссутулившійся и грузный туда, за за
ставу, въ пріютскій садъ. Желтый, съ отвалившейся кое-гдѣ штукатуркой, домъ пріюта былъ заколоченъ,—едва ли кто въ городѣ помнилъ когда и почему это случилось,—знали о пріютѣ по названію сада и только. Лѣ
томъ въ саду играла музыка, а зимой дорояжи его не расчищали, лишь по главной аллеѣ вилась протоптанная въ снѣгу тропка—до Музыкантской бесѣдки—перила съ пузатыми колонками, шесть столбовъ и зеленая желѣзная крыша со скрипучимъ флюге
ромъ—задорный пѣтушокъ, высоко поднявшій зубчатый хвостъ.
Въ бесѣдкѣ Сергѣй Кузьмичъ садился на скамейку и отдыхалъ. Поставивъ между колѣнями палку и положивъ на ея костяной набалдаш
никъ руки, онъ смотрѣлъ на каменныя, Николаевскаго времени,, ворота за
ставы съ потускнѣвшимъ золоченымъ орломъ наверху, на шоссе, которому, казалось, нѣтъ конца, на телеграфную проволоку, такую обыкновенную и всегда почему-то новую, смотрѣлъ и спокойно думалъ. Мысли были все устоявшіяся и ясныя, какія и должны
быть у человѣка въ шестьдесятъ съ лишнимъ лѣтъ.
На этотъ разъ Сергѣя Кузьмича подбодрилъ апрѣльскій вѣтеръ,—дулъ онъ весело и словно играя; то легонь
ко, щекотно овѣвалъ лицо, то дышалъ тепло и ласково, какъ теленокъ, то шало налеталъ и распахивалъ полы пальто; мѣшалъ разные запахи, сы
рой земли, талаго снѣга, прянаго навоза; даже отъ камней и солнца, какъ будто исходилъ вешній духъ.
Палка Сергѣя Кузьмича упиралась тверже, на сѣрой шляпѣ темнѣли пят
нышки отъ упавшихъ съ сосулекъ капель, золотая оправа очковъ ярко блестѣла.
Въ карманѣ пальто была газета, взялъ ее, чтобы дочитать тамъ въ бе
сѣдкѣ,—очень интересовался войной. Участникъ турецкой кампаніи, лю
билъ онъ вспоминать о лихомъ дѣлѣ подъ Горнымъ-Дубнякомъ, и о томъ, какъ получилъ контузію; каждый разъ теперь, раскрывая газетный листъ, возвращался мыслями къ тому времени: видѣлъ себя въ уланскомъ мун
дирѣ, то мечущимъ банкъ у князя Мичерадзе, то поджидающимъ въ Лѣт
немъ саду мадамъ Армо, тогдашнюю балетную звѣзду, то кормящимъ собакъ на волчьей облавѣ, то шпоря
щимъ копя и вдыхающимъ пороховой дымъ.
Бесѣдка оказалась занятой гимназистомъ и барышней: фуражка у гим
назиста была новехонькая, а самъ онъ крѣпкій, румяный съ широкими чер
ными бровями; у барышни изъ-подъ бѣлой вязаной шапочки выбились ко
лечками рыжеватые волосы; большіе синіе глаза ея показались Сергѣю Кузьмичу очень веселыми, а ротъ совсѣмъ дѣтскимъ.
Гимназистъ что-то разсказывалъ и оба смѣялись.
Сергѣй Кузьмичъ не захотѣлъ уступить бесѣдки, поднялся по лѣстницѣ, сѣлъ напротивъ и досталъ изъ кармана газету.
Гимназистъ смѣшался и заговорилъ о другомъ.
— Вы ужъ извините,—чуть лукаво улыбнулся Сергѣй Кузьмичъ:—вы люди молодые и скамеекъ для васъ мно
го, а у меня ревматизмъ: тутъ полъ, а тамъ мокро.
—- Пожалуйста, вы намъ не мѣшаете,—быстро отвѣтила барышня.
— Ну, какъ не мѣшаю!
Вѣтеръ смахнулъ со скамейки вкладной газетный листъ и тотъ полетѣлъ на дорожку.
Гимназистъ схватился съ мѣста, кинулся поднять.
— Не безпокойтесь, — привсталъ Сергѣй Кузьмичъ:—покорнѣйше благодарю.
№ 20.