основаніе такъ ее отмѣтить въ каталогѣ.
На самомъ дѣлѣ эта дама не была ни натурщицей, ни эксцентричной заказчицей, ни женой и ни любовницей Дмитрія Петровича Рындина,— она была женщиной, которую онъ любилъ. Она была изъ порядочнаго семейства и, если никому не была извѣстна, то только потому, что дол
гое время, почти съ дѣтства, жила за границей. Онъ былъ еще начинающимъ художникомъ и писалъ этюды въ Швеціи, тамъ они и познакомились и Феофанія Яковлевна Быстрова увидѣла въ его наброскахъ то, чего не видѣли другіе и чего не вполнѣ сознавалъ даже онъ самъ. Она будто
открыла глаза художнику на всю значительность и остроту его таланта. Съ того и началась ихъ дружба. Мать Феофанін или Фанни, какъ ее называли, рѣдко выходила изъ дому, будучи все время больной и словно
офиціально взявъ на себя къ тому же роль «несчастной женщины»; ху
дожникъ и барышня Быстрова, въ качествѣ иностранцевъ, пользова
лись большой свободой, — такъ что никто не удивлялся, встрѣчая ихъ
всегда вмѣстѣ, будь то въ маленькомъ залѣ провинціальнаго курорта, или на берегу моря, или въ лѣсу, гдѣ Дмитрій Петровичъ сидѣлъ за мольбертомъ, а Фанни поодаль ле
жала на пледѣ съ книжкой въ рукѣ, иногда читая, иногда смотря на высокія облака сквозь пушистыя вѣтки.
Межъ ними велись долгія и разнообразныя бесѣды, но не было сказано слова «люблю». Дмитрій Петро
вичъ зналъ это безъ словъ и почемуто думалъ, что онъ самъ также не безразличенъ для Фанни. И вотъ что странно: несмотря на то, что все это (ну, этотъ романъ, если хотите) происходилъ лѣтомъ, Рындину ка
залось, что стоитъ ясная, морозная зима. Иногда это впечатлѣніе было
такъ сильно и ощутительно, что ему требовалось усиліе воли, чтобы не предложить, напримѣръ, своей спутницѣ побѣгать на лыжахъ. Вѣроятно, въ лицѣ, голосѣ, манерахъ дѣвушки было что-нибудь, что напоми
нало зимній ясный день съ солнцемъ, обѣщающимъ близкую золотую капель.
Однажды, Рындинъ былъ, какъ всегда у Быстровыхъ и собирался
идти на этюды, какъ вдругъ увидѣлъ черезъ широкое окно въ мелкихъ клѣткахъ, что все. небо съ моря растушевано большой рваной тучей.
— Пойдетъ дождь, пожалуй! — сказалъ онъ задумчиво.
— Если пойдетъ дождь, это будетъ надолго! — отвѣтила стоявшая у того же окна Фанни.
Дмитрію Петровичу вдругъ показалось, что она говорятъ совсѣмъ не о дождѣ и что дѣвушка это знаетъ.
Такъ что онъ имѣлъ въ виду совсѣмъ не погоду, когда продолжалъ:
— Вы думаете?
— Я увѣрена въ этомъ.
Конечно, Фанни догадалась, о чемъ говорилъ художникъ, потому что ни
сколько не удивившись тому, что онъ вдругъ поцѣловалъ, ея руку, чего онъ прежде никогда не дѣлалъ, она протянула ему и другую, свободную, улыбаясь, межъ тѣмъ, какъ косой ли
вень сразу залилъ клѣтчатое стекло и рваные края посѣрѣвшей тучи вытянулись въ ровную линію.
Вотъ и все, что было. Съ тѣхъ поръ Феофанія Яковлевна замѣнила Рындину все — друзей, товарищей, родныхъ, учителей, была ему сестрой,
Рис. К. Горбатова.
Porto Mourizio.