М. С. Наппельбаум
В морозный пасмурный день в январе 1918 г. еду в Смольный: мне предстоит фотографировать Владимира Ильича Ленина.
У колонн Смольного два орудия охраняют вооруженные красногвардейцы. На лестнице в нише поставлен пулемет. Меня пропускают в здание, в высокий, длинный, узкий и темный коридор Смольного.
В комендатуре получаю пропуск и направляюсь на третий этаж. Вооруженная охрана тщательно проверяет мои документы.
Молодая девушка, сидевшая за барьером, встала и провела меня в приемную. Здесь Владимира Ильича ожидало двое широкоплечих и загорелых рабочих.
Я имел тогда смутное представление о большевиках и о вожде мировой революции товарище Ленине. Пусть не покажется современ
ному читателю наивным, но я серьезно думал встретить человека, похожего на одного из известных мне по литературе героев Француз
ской революции, — в черном длинном сюртуке, опоясанного красным шарфом и с кобурой. Но к нам вышел, на первый взгляд, самый обыкновенной и наредкость скромный человек, невысокого роста, одетый в обыкновенную тройку, простой в обращении, подвиж
ной, сосредоточенный и как-то внутренне соб
ранный. Имя этого человека тогда уже знал весь мир.
С огромным вниманием, с легкой и почти неуловимой улыбкой слушал Владимир Ильич рабочего. Как фотограф-портретист, я восхи
щался головой гения. В Ленине, спокойном и уверенном, сразу чувствовалась непоколеби
мая внутренняя воля. Рабочие, приехавшие из Белоруссии, требовали национализации пред
приятия, на котором они работали. Владимир Ильич с явным удовлетворением слушал рабо
чих. Тут же, стоя, товарищ Ленин заправил
самопишущую ручку и, написав записку, отдал ее одному из рабочих. Потом он обратился ко мне.
Кто-то из присутствующих, основываясь на ошибочном мнении, что для фотосъемки нуж
но много пространства, предложил пойти в большой конференцзал Смольного.
Входим в зал. Огромная длинная комната почти вся была занята столом, покрытым красным сукном. Не желая беспокоить Владимира Ильича, я не решился предложить другое место для съемки и стал пристраиваться.
Сквозь узкие верхние окна проникал серый неактиничный мглистый свет петербургского дня. Штатив, на котором была установлена моя дорожная камера 24 * 30, все время скользил по паркету зала. Пока я возился с аппа
ратом, товарищ Ленин не прекращал работы. Ежеминутно в конференцзал прибегали с бумагами, и Владимир Ильич разбирал их, надписывая резолюции своим торопливым почерком.
К сожалению, мой фотоаппарат был снабжен
объективом Фохтлендера «Колинеар» невысокой светосилы 1 : 7. Зато пластинки у меня были первоклассные.
Я стал изучать черты лица Владимира Ильича. С его губ не сходила еле заметная улыбка. Меня поражали в Ленине проницательный
взгляд, почти неуловимая ирония в глазах, прекрасно развитый лоб большого ученого. Но я видел перед собой не только ученого и теоретика, но и вождя рабочих.
Я долго не мог сосредоточиться, найти нужную точку съемки. Я боялся трафарета. Мне хотелось запечатлеть на стекле живой, реальный образ гения Пролетарской революции.
Товарищ Ленин продолжал работать, наклонившись над бумагами. Я воспользовался мо
ментом и сделал съемку. Мне показалось, что снимок получится монотонный, не вполне удачный. Я попросил Владимира Ильича облокотиться на спинку кресла. Владимир Ильич терпеливо подчинился.
Неожиданно лучи заходящего зимнего солнца, проникнув в зал сквозь тусклые стекла
окон Смольного, осветили лицо и голову Ленина. Чтобы подчеркнуть поразившее меня очертание головы, я приподнял при съемке аппарат. Желая уловить выражение глаз и освещение лица, я рискнул недодержкой, — пото
ропился закончить съемку. Чтобы подчеркнуть ширину плеч, как мне казалось характерную для Владимира Ильича, я взял пластинку в ширину.
К сожалению, мы имеем немного фотопортретов Ленина, и, по-моему, ни в одном из них пет столь характерного выражения, какое мне удалось подметить и которое мне помнится и по сей день.
Вторично я фотографировал Ленина в Кремле на первом конгрессе III Интернационала. Я зафиксировал тот момент, когда Владимир Ильич объявил конгресс закрытым. Это был
величественный и торжественный момент. Все присутствующие встали со своих мест. Товарищ Ленин первым запел: «Вставай, проклятьем заклейменный весь мир голодных и ра
бов...» Песню быстро подхватили делегаты конгресса, и «Интернационал» был спет с большим подъемом.
В третий раз мне удалось заснять Владимира Ильича на одном из первых профсоюзных съездов в группе делегатов. Как это часто бывает, среди присутствующих нашлись фотолю
бители. Желая мне помочь, они начали давать мне советы и отвлекали от съемки. Владимир Ильич заметил мое волнение и полушутливо, полусерьезно сказал:
— Не будем мешать! Сейчас диктатура фотографа!
Первый портрет товарища Ленина, заснятый мной, разошелся в миллионах экземпляров по всему миру.
При первой съемке мне посчастливилось по
лучить автограф Владимира Ильича.
Встречи с Владимиром Ильичем
В морозный пасмурный день в январе 1918 г. еду в Смольный: мне предстоит фотографировать Владимира Ильича Ленина.
У колонн Смольного два орудия охраняют вооруженные красногвардейцы. На лестнице в нише поставлен пулемет. Меня пропускают в здание, в высокий, длинный, узкий и темный коридор Смольного.
В комендатуре получаю пропуск и направляюсь на третий этаж. Вооруженная охрана тщательно проверяет мои документы.
Молодая девушка, сидевшая за барьером, встала и провела меня в приемную. Здесь Владимира Ильича ожидало двое широкоплечих и загорелых рабочих.
Я имел тогда смутное представление о большевиках и о вожде мировой революции товарище Ленине. Пусть не покажется современ
ному читателю наивным, но я серьезно думал встретить человека, похожего на одного из известных мне по литературе героев Француз
ской революции, — в черном длинном сюртуке, опоясанного красным шарфом и с кобурой. Но к нам вышел, на первый взгляд, самый обыкновенной и наредкость скромный человек, невысокого роста, одетый в обыкновенную тройку, простой в обращении, подвиж
ной, сосредоточенный и как-то внутренне соб
ранный. Имя этого человека тогда уже знал весь мир.
С огромным вниманием, с легкой и почти неуловимой улыбкой слушал Владимир Ильич рабочего. Как фотограф-портретист, я восхи
щался головой гения. В Ленине, спокойном и уверенном, сразу чувствовалась непоколеби
мая внутренняя воля. Рабочие, приехавшие из Белоруссии, требовали национализации пред
приятия, на котором они работали. Владимир Ильич с явным удовлетворением слушал рабо
чих. Тут же, стоя, товарищ Ленин заправил
самопишущую ручку и, написав записку, отдал ее одному из рабочих. Потом он обратился ко мне.
Кто-то из присутствующих, основываясь на ошибочном мнении, что для фотосъемки нуж
но много пространства, предложил пойти в большой конференцзал Смольного.
Входим в зал. Огромная длинная комната почти вся была занята столом, покрытым красным сукном. Не желая беспокоить Владимира Ильича, я не решился предложить другое место для съемки и стал пристраиваться.
Сквозь узкие верхние окна проникал серый неактиничный мглистый свет петербургского дня. Штатив, на котором была установлена моя дорожная камера 24 * 30, все время скользил по паркету зала. Пока я возился с аппа
ратом, товарищ Ленин не прекращал работы. Ежеминутно в конференцзал прибегали с бумагами, и Владимир Ильич разбирал их, надписывая резолюции своим торопливым почерком.
К сожалению, мой фотоаппарат был снабжен
объективом Фохтлендера «Колинеар» невысокой светосилы 1 : 7. Зато пластинки у меня были первоклассные.
Я стал изучать черты лица Владимира Ильича. С его губ не сходила еле заметная улыбка. Меня поражали в Ленине проницательный
взгляд, почти неуловимая ирония в глазах, прекрасно развитый лоб большого ученого. Но я видел перед собой не только ученого и теоретика, но и вождя рабочих.
Я долго не мог сосредоточиться, найти нужную точку съемки. Я боялся трафарета. Мне хотелось запечатлеть на стекле живой, реальный образ гения Пролетарской революции.
Товарищ Ленин продолжал работать, наклонившись над бумагами. Я воспользовался мо
ментом и сделал съемку. Мне показалось, что снимок получится монотонный, не вполне удачный. Я попросил Владимира Ильича облокотиться на спинку кресла. Владимир Ильич терпеливо подчинился.
Неожиданно лучи заходящего зимнего солнца, проникнув в зал сквозь тусклые стекла
окон Смольного, осветили лицо и голову Ленина. Чтобы подчеркнуть поразившее меня очертание головы, я приподнял при съемке аппарат. Желая уловить выражение глаз и освещение лица, я рискнул недодержкой, — пото
ропился закончить съемку. Чтобы подчеркнуть ширину плеч, как мне казалось характерную для Владимира Ильича, я взял пластинку в ширину.
К сожалению, мы имеем немного фотопортретов Ленина, и, по-моему, ни в одном из них пет столь характерного выражения, какое мне удалось подметить и которое мне помнится и по сей день.
Вторично я фотографировал Ленина в Кремле на первом конгрессе III Интернационала. Я зафиксировал тот момент, когда Владимир Ильич объявил конгресс закрытым. Это был
величественный и торжественный момент. Все присутствующие встали со своих мест. Товарищ Ленин первым запел: «Вставай, проклятьем заклейменный весь мир голодных и ра
бов...» Песню быстро подхватили делегаты конгресса, и «Интернационал» был спет с большим подъемом.
В третий раз мне удалось заснять Владимира Ильича на одном из первых профсоюзных съездов в группе делегатов. Как это часто бывает, среди присутствующих нашлись фотолю
бители. Желая мне помочь, они начали давать мне советы и отвлекали от съемки. Владимир Ильич заметил мое волнение и полушутливо, полусерьезно сказал:
— Не будем мешать! Сейчас диктатура фотографа!
Первый портрет товарища Ленина, заснятый мной, разошелся в миллионах экземпляров по всему миру.
При первой съемке мне посчастливилось по
лучить автограф Владимира Ильича.