Присыпкин (И. Ильинский)
На переломе сезона, на пороге весенних дней в наших театрах появился ряд крупных, вол
нующих спектаклей, вызывающих восторги, порицания и полемические контр-рецензии. И на фоне этих событий ряд прекрасных актерских находок, целая серия изумительных сценических образов.
Прежде всего — Кудрявцев в роли сына «железного комиссара» Дениски в «Блокаде». Вот соль, сделанная с таким тончайшим
проникновением в сферу сцениче
ской простоты и правдивости, что неискушенному зрителю она может показаться бледной в сравнении
хотя бы с ролью самого «железного комисса
ра». Рядом с его тяжелой по
ступью, легкая
походка Кудрявцева ка
жется почти неприметной,
только эхом, далекимотзвуком, но приглядитесь внимательней—и вы уви
дите, какой большой прав
дой, силой и обаянием преисполнено все существо этого Дениски—Куд
рявцева. Простенькое, бледное, немного болезненное лицо, голос ровный, тихий, интонации спокойные, но уверенные, без нажима и аффек
тации, иногда только на их ясную поверхность набегает откуда-то со дна рябь внутреннего душев
ного волнения (долго не дают света в типографию). Но за этим простым внешним обликом такого смирного рабочего парня скрывается огромная сила воли и совершенно исключительная душевная гармония. Его отец — железо, но с ржав
чиной. Качалов, видимо, ясно понимает, что не всякий «железный комиссар» на сцене должен непременно греметь и спасает роль уходом в ску
пость, сосредоточенность, но вся сценическая ситуация такова, что железо все же гремит и под
вигами, и смертью, и страстью к женщине. А вот у Кудрявцева ничего не гремит и ника
ких подвигов нет, и любви нет, и никто о нем вообще не разговаривает, и никто его, как будто,
и не замечает — и все же ясно видишь, что этот тихий парень сделан из той душевной стали, ко
торая куда надежнее всякого гремящего железа. По кусочкам восстанавливает он типографию,
сам ночью набирает воззвание, никаких слов о гражданской войне не произносит, но когда приходит час, он так же спокойно и просто, почти незаметно надевает солдатскую шинель и почти без слов уходит «на лед», может быть, навстречу своей гибели...
Это сыграно блестяще. Это напомнило мне один из последних спектаклей Ермоловой, когда ар
тисты Малого театра вдруг на сцене перестали «играть», так как рядом с абсолютной, прозрачной простотой тона и интонаций Ермоловой,
всякая иная «игразвучала уже нестер
пимой фальшью. Этим я не хочу сказать, что Кудрявцев — уже большой закончен
ный актер. Нет, в его игре есть еще срывы и ошибки молодости. Напрасны, например, всхлипывания и рыдания в конце одного из актов, это мельчит образ и из
лишне подчеркивает физическую болезненность Дениски. Но в целом — сценический образ, созданный им, незабываем.
Совершенно противоположна по своей сценической фактуре роль Присыпкина, сыгранная Ильинским в «Клопе». Тонкой, нежной акварели Кудрявцева здесь противостоит грубый, резкий плакат Ильинского, вполне законно и сценически оправданно возникающий из природы этого дра
матургического памфлета Маяковского. Важно не это, а то, что, несмотря на разность приемов, и тут и там — подлинно живые, теплые, люди вознесенные актерами и утвержденные ими независимо от намерений драматургов.
Для Маяковского — несчастный Присыпкин хуже клопа, он даже не человек, а нечто «живот
нообразное», а вот для нас тот же Присыпкин- Ильинский — единственно живой человек на сцене
среди нарочитых харь первой половины пьесы и людей будущего второй. Нижняя губа у него толстая и отвисает, а глаза у него, как щели, узенькие и наглые, животик пухленький, зад откормленный, сытый и голос пренеприятный, с повиз
гиванием и похрюкиванием — а вот все же этот
пренеприятнейший субъект, которого драматург и театр всячески оплевали и унизили до положения клопа, именно он живет на сцене волей и та
лантом актера, верно почувствовавшего, что всякая живая плоть на сцене по-настоящему волнует и трогает. Вот почему, когда Ильинский, сидя в клетке, пьет водку и курит папиросу и сейчас же после «номера» делает этакий элегантный цирковой жест рукой, мне почудился в этом ску
чающем помахивании ручкой оттенок презрения к людям, осмелившимся, пусть отсталого, омеща
нившегося, но живого же, чорт возьми, человека посадить в клетку рядом с клопом для изучения и демонстрации...
Ильинский играет Присыпкина зло, едко, на большой вы
соте актерской техники и уме
ния, уходя от своей обычной разнузданности жеста и интонаций к более скупому и сконцен
трирован ному стилю игры. Он один из тех ак
теров, которые особенно остро чувствуют все плотское и фи
зическое в ма
териале роли и
вот почему, может быть, роль Присыпкина так блестяще ему удалась.
М. ЗАГОРСКИЙ
☛ ☛
„Клоп Последняя картина
На переломе сезона, на пороге весенних дней в наших театрах появился ряд крупных, вол
нующих спектаклей, вызывающих восторги, порицания и полемические контр-рецензии. И на фоне этих событий ряд прекрасных актерских находок, целая серия изумительных сценических образов.
Прежде всего — Кудрявцев в роли сына «железного комиссара» Дениски в «Блокаде». Вот соль, сделанная с таким тончайшим
проникновением в сферу сцениче
ской простоты и правдивости, что неискушенному зрителю она может показаться бледной в сравнении
хотя бы с ролью самого «железного комисса
ра». Рядом с его тяжелой по
ступью, легкая
походка Кудрявцева ка
жется почти неприметной,
только эхом, далекимотзвуком, но приглядитесь внимательней—и вы уви
дите, какой большой прав
дой, силой и обаянием преисполнено все существо этого Дениски—Куд
рявцева. Простенькое, бледное, немного болезненное лицо, голос ровный, тихий, интонации спокойные, но уверенные, без нажима и аффек
тации, иногда только на их ясную поверхность набегает откуда-то со дна рябь внутреннего душев
ного волнения (долго не дают света в типографию). Но за этим простым внешним обликом такого смирного рабочего парня скрывается огромная сила воли и совершенно исключительная душевная гармония. Его отец — железо, но с ржав
чиной. Качалов, видимо, ясно понимает, что не всякий «железный комиссар» на сцене должен непременно греметь и спасает роль уходом в ску
пость, сосредоточенность, но вся сценическая ситуация такова, что железо все же гремит и под
вигами, и смертью, и страстью к женщине. А вот у Кудрявцева ничего не гремит и ника
ких подвигов нет, и любви нет, и никто о нем вообще не разговаривает, и никто его, как будто,
и не замечает — и все же ясно видишь, что этот тихий парень сделан из той душевной стали, ко
торая куда надежнее всякого гремящего железа. По кусочкам восстанавливает он типографию,
сам ночью набирает воззвание, никаких слов о гражданской войне не произносит, но когда приходит час, он так же спокойно и просто, почти незаметно надевает солдатскую шинель и почти без слов уходит «на лед», может быть, навстречу своей гибели...
Это сыграно блестяще. Это напомнило мне один из последних спектаклей Ермоловой, когда ар
тисты Малого театра вдруг на сцене перестали «играть», так как рядом с абсолютной, прозрачной простотой тона и интонаций Ермоловой,
всякая иная «игразвучала уже нестер
пимой фальшью. Этим я не хочу сказать, что Кудрявцев — уже большой закончен
ный актер. Нет, в его игре есть еще срывы и ошибки молодости. Напрасны, например, всхлипывания и рыдания в конце одного из актов, это мельчит образ и из
лишне подчеркивает физическую болезненность Дениски. Но в целом — сценический образ, созданный им, незабываем.
Совершенно противоположна по своей сценической фактуре роль Присыпкина, сыгранная Ильинским в «Клопе». Тонкой, нежной акварели Кудрявцева здесь противостоит грубый, резкий плакат Ильинского, вполне законно и сценически оправданно возникающий из природы этого дра
матургического памфлета Маяковского. Важно не это, а то, что, несмотря на разность приемов, и тут и там — подлинно живые, теплые, люди вознесенные актерами и утвержденные ими независимо от намерений драматургов.
Для Маяковского — несчастный Присыпкин хуже клопа, он даже не человек, а нечто «живот
нообразное», а вот для нас тот же Присыпкин- Ильинский — единственно живой человек на сцене
среди нарочитых харь первой половины пьесы и людей будущего второй. Нижняя губа у него толстая и отвисает, а глаза у него, как щели, узенькие и наглые, животик пухленький, зад откормленный, сытый и голос пренеприятный, с повиз
гиванием и похрюкиванием — а вот все же этот
пренеприятнейший субъект, которого драматург и театр всячески оплевали и унизили до положения клопа, именно он живет на сцене волей и та
лантом актера, верно почувствовавшего, что всякая живая плоть на сцене по-настоящему волнует и трогает. Вот почему, когда Ильинский, сидя в клетке, пьет водку и курит папиросу и сейчас же после «номера» делает этакий элегантный цирковой жест рукой, мне почудился в этом ску
чающем помахивании ручкой оттенок презрения к людям, осмелившимся, пусть отсталого, омеща
нившегося, но живого же, чорт возьми, человека посадить в клетку рядом с клопом для изучения и демонстрации...
Ильинский играет Присыпкина зло, едко, на большой вы
соте актерской техники и уме
ния, уходя от своей обычной разнузданности жеста и интонаций к более скупому и сконцен
трирован ному стилю игры. Он один из тех ак
теров, которые особенно остро чувствуют все плотское и фи
зическое в ма
териале роли и
вот почему, может быть, роль Присыпкина так блестяще ему удалась.
М. ЗАГОРСКИЙ
☛ ☛
„Клоп Последняя картина