ГОЛГОФА ТЕАТР РЕВОЛЮЦИИ
уместность этого сравнения) для крестьянства— на этот вопрос пьеса от
вета не дает. Как она не только не вскрывает, но попросту обходит молчанием роль рабочего класса в революции и взаимоотношения последнего с крестьянством.
Схематический реализм, в пла
не которого строил свой спектакль театр явился един
ственно возможной формой сценического осу
ществления пьесы. Такая удач
ная находка как наклонная сценическая пло
щадка, строгое оформление большого зала или скупые линии сцены в ле
су, должны быть целиком поставлены в заслугу художнику спек, такля А. Бурову. Труд
ности пьесы во многом преодо
лел и режиссер М. Терешкович, добившийся ме
стами хороших темпов (напр. — бегство белых) и максимальной, при данном драматургическом материале, убедительности массовых сцен.
Актерское исполнение выдвинуло центральной фигурой спектакля черного маниака, энтузиаста своего кровавого дела, палача полковника фон- Брига. Мартинсон играет этого мерзавца с огром
ной нервной зарядкой. Остекленевшие глаза. Развинченная походка. Срывающийся голос. Нервные движения. Последняя обреченность сифили
тика. До конца обнаживший свой звериный лик. классовый враг.
Патологии белого движения, данной Мартинсоном в роли фон-Брига, могло бы (и должно было) быть противопоставлено полнокровное здоровье людей революции. Однако, этого не случилось. Отталкиваясь от предоставленного им материала, актеры могли только пойти по линии внешнего бытовизма, и здесь красочную фигуру бесхарактер
ного, не очень умного и только впоследствии прозревающего средняка создает Волков (Сидор Иванович), наивную и лирическую крестьянскую девушку дает Страхова и удачен злой шарж на французского представителя при белых у Милляра. Что и кого хотели изобразить барынькой Тамарой — Алексеевной осталось тайной драматурга и игравшей ее Пыжовой. И нам это осталось неизвестным.
И все же, несмотря на все недочеты пьесы, спектакль способен волновать зрителя.
Это значит — и сегодняшний и завтрашний день принадлежат революционной драматургии, которая будет же сильна не только своими темами, но и углубленной, художественной, мастерской их разработкой.
И. КРУТИ
Зарисов. худ. Маризе
Когда отблески напряженнейших моментов гражданской войны на
ходят свое отображение в сценическом действии, как тут преодолеть те волнующие воспоминания, которые зритель приносит с собой в театр? И дополняя от себя театр, заполняя театральные эмо
ции горячей кровью живой жизни, раздвигая
рамки сцены, зритель взволнованно смотрит и слушает... себя или театр? И театр, и себя, что вдвойне важно и ценно.
Дает ли пьеса Чижевского материал для монументального спектакля большого социального охвата и глубокой театральной выразительности? Драматург всемерно стремился обобщить и затро
нутые им политические явления и выведенных им героев. Он старательно отбирал краски для характеристики типических фигур. Он строго-на-строго пропустил через фильтр типичности все положения пьесы. Но... вместе с водой чуть было не выплеснул из ванны и ребенка. То, что должно было явиться художественной скупостью, стало голой схемой. То, что должно было быть типическим, стало одноцветным и однотонным. За исключением удач
ного у драматурга и великолепно воплощенного Азанчевским ничтожного князя и полковника фон-Брига (о котором речь ниже), большинство центральных действующих лиц (большевик Гри
горьев, комиссар Брауде, мужик-бедняк и даже крестьянская девушка) говорят «речами» — одним и тем же, сугубо книжным и сугубо надуман
ным языком, при чем черные черны до отказа и столь же беспредельно белоснежны все положи
тельные герои. Нужно было исключительное напряжение театра, чтобы вдохнуть жизнь в эти маски, в эти оголенные абстракции.
Что из того, что Чижевский ненавидит белых и заодно с красными?! В широкой социальной картине, вскрывающей движущие силы крестьянских колебаний в революции, этот мотив должен, конечно, явиться основным и без него вообще-то
немыслима советская драматургия. Но только один этот мотив на одиннадцатом году революции звучит уже наивно. Недовольные прод
разверсткой крестьяне радушно встречают под
готовленный ку
лаками приход белых, а затем из-под шомпо
лов последних бегут к зеленым чтобы стать за
тем красными. Все это верно, как таблица ум
ножения. Но таблица умно
жения никогда еще никем не возводилась в художественное
произведение,
от которого мы всегда ждем от
вета не только
на вопрос «что?» но и «почему?» Почему революция явилась
Голгофой» (оста
вим в стороне очевидную не
Зарисов. худ. Маризе
Ключарев — Григорьев
Мартинсон — полковник фон-Бриг
уместность этого сравнения) для крестьянства— на этот вопрос пьеса от
вета не дает. Как она не только не вскрывает, но попросту обходит молчанием роль рабочего класса в революции и взаимоотношения последнего с крестьянством.
Схематический реализм, в пла
не которого строил свой спектакль театр явился един
ственно возможной формой сценического осу
ществления пьесы. Такая удач
ная находка как наклонная сценическая пло
щадка, строгое оформление большого зала или скупые линии сцены в ле
су, должны быть целиком поставлены в заслугу художнику спек, такля А. Бурову. Труд
ности пьесы во многом преодо
лел и режиссер М. Терешкович, добившийся ме
стами хороших темпов (напр. — бегство белых) и максимальной, при данном драматургическом материале, убедительности массовых сцен.
Актерское исполнение выдвинуло центральной фигурой спектакля черного маниака, энтузиаста своего кровавого дела, палача полковника фон- Брига. Мартинсон играет этого мерзавца с огром
ной нервной зарядкой. Остекленевшие глаза. Развинченная походка. Срывающийся голос. Нервные движения. Последняя обреченность сифили
тика. До конца обнаживший свой звериный лик. классовый враг.
Патологии белого движения, данной Мартинсоном в роли фон-Брига, могло бы (и должно было) быть противопоставлено полнокровное здоровье людей революции. Однако, этого не случилось. Отталкиваясь от предоставленного им материала, актеры могли только пойти по линии внешнего бытовизма, и здесь красочную фигуру бесхарактер
ного, не очень умного и только впоследствии прозревающего средняка создает Волков (Сидор Иванович), наивную и лирическую крестьянскую девушку дает Страхова и удачен злой шарж на французского представителя при белых у Милляра. Что и кого хотели изобразить барынькой Тамарой — Алексеевной осталось тайной драматурга и игравшей ее Пыжовой. И нам это осталось неизвестным.
И все же, несмотря на все недочеты пьесы, спектакль способен волновать зрителя.
Это значит — и сегодняшний и завтрашний день принадлежат революционной драматургии, которая будет же сильна не только своими темами, но и углубленной, художественной, мастерской их разработкой.
И. КРУТИ
Зарисов. худ. Маризе
Когда отблески напряженнейших моментов гражданской войны на
ходят свое отображение в сценическом действии, как тут преодолеть те волнующие воспоминания, которые зритель приносит с собой в театр? И дополняя от себя театр, заполняя театральные эмо
ции горячей кровью живой жизни, раздвигая
рамки сцены, зритель взволнованно смотрит и слушает... себя или театр? И театр, и себя, что вдвойне важно и ценно.
Дает ли пьеса Чижевского материал для монументального спектакля большого социального охвата и глубокой театральной выразительности? Драматург всемерно стремился обобщить и затро
нутые им политические явления и выведенных им героев. Он старательно отбирал краски для характеристики типических фигур. Он строго-на-строго пропустил через фильтр типичности все положения пьесы. Но... вместе с водой чуть было не выплеснул из ванны и ребенка. То, что должно было явиться художественной скупостью, стало голой схемой. То, что должно было быть типическим, стало одноцветным и однотонным. За исключением удач
ного у драматурга и великолепно воплощенного Азанчевским ничтожного князя и полковника фон-Брига (о котором речь ниже), большинство центральных действующих лиц (большевик Гри
горьев, комиссар Брауде, мужик-бедняк и даже крестьянская девушка) говорят «речами» — одним и тем же, сугубо книжным и сугубо надуман
ным языком, при чем черные черны до отказа и столь же беспредельно белоснежны все положи
тельные герои. Нужно было исключительное напряжение театра, чтобы вдохнуть жизнь в эти маски, в эти оголенные абстракции.
Что из того, что Чижевский ненавидит белых и заодно с красными?! В широкой социальной картине, вскрывающей движущие силы крестьянских колебаний в революции, этот мотив должен, конечно, явиться основным и без него вообще-то
немыслима советская драматургия. Но только один этот мотив на одиннадцатом году революции звучит уже наивно. Недовольные прод
разверсткой крестьяне радушно встречают под
готовленный ку
лаками приход белых, а затем из-под шомпо
лов последних бегут к зеленым чтобы стать за
тем красными. Все это верно, как таблица ум
ножения. Но таблица умно
жения никогда еще никем не возводилась в художественное
произведение,
от которого мы всегда ждем от
вета не только
на вопрос «что?» но и «почему?» Почему революция явилась
Голгофой» (оста
вим в стороне очевидную не
Зарисов. худ. Маризе
Ключарев — Григорьев
Мартинсон — полковник фон-Бриг