другим органически связано. Здесь разрыва быть не может.
От формулировки психологической идеи в ее связи с пролетарски-революционной общественностью до процесса изготовле
ния технически-совершенного продукта художественного мастерства — он умеет
все это обнять единством понимания и действия, преподать, научить, показать, организовать.
Он может и занять действительно научную кафедру театроведения (в целом или определенной части его) и поставить
спектакль от начала до конца, от выбора пьесы через репетиции, монтировку до
так-называемой „премьеры“, до крепко спаянной и гармонической конструкции всех живых и технических сил его.
Нужно ли говорить, чем явится такой художник-общественник для рабочих клубов, где уже сейчас сбалансировано койчто в смысле новой методики, новых подходов, нового понимания задач рабочего драмкружка. Но — нет еще кадра новых кружков. Их должен дать тот же ГИТИС.
Практикум его студентов в рабочих клубах должен быть внедрен с самых низов в учебные планы.
Последний вопрос — есть ли сейчас квалифицированный педагог, профессор для такого ВУЗа?
Ничего — подберутся. Не сразу. Понемногу. Главное, найти соответственных, на
дежных, понимающих идеологических организаторов, которые сумели бы, не торопясь, не делая основных ошибок, укрепить его корни. Которые пони
мали бы, что это отнюдь не техническая реформа, а целиком — „реформа сознания“.
„В голове, — писал Фейербах, — возникает новое. Но в голове же всего дольше гнездится и старое. Голове с удовольствием подчиняются руки и ноги. Следовательно, раньше всего нужно очистить от всякой скверны голову“.
Эти слова нужно вырезать эпиграфом к учебным планам театрального ВУЗ‘а. В них — целая программа.
Будем ли мы строить такой ВУЗ?
Должны. ЭМ. БЕСКИН.
☛
Для того крошева из театров, которые в свое время объединены были под управлением Малиновской, тогда же было сьим
провизировано титло академических. Псевдоним привился, — и в настоящее время даже полемисты этих призреваемых государством театров перестали упо
треблять кавычки, которые, по существу дела, здесь всегда предполагаются.
В поисках „самоопределения“ театральная „Академия“ витийственными устами „идеологов“ „Новой Рампы“ пытается подвести под с потолка взятый притяза
тельный титул, так сказать, теоретическое обоснование.
Они, оказывается, не „академисты“, а „академики“! Академизм — то, действительно, консерватизм и всяческая бяка, а вот Академия — это вещь.
Журнал пробует спекульнуть на аналогии нашего спора с „академиками“ и борь
бы, которую вели против „Академии“ передвижники. И дописывается до этакого:
Когда мы смотрим „страшный суд“ Микель- Анджело, мы видим стихию духа его времени; когда мы смотрим Беноццо-Гоццоли, Кар
В эпохи сдвига всего быта требуется устойчивость породы. Удостоверяем, что лучшие поро
дистые лошади легче выдерживают все перипетии
военного времени, походов, усиленной работы, чем лошадь без роду и племени.
Отсюда — до преклонения перед „белой костью“ и „голубой кровью“ — рукой по
дать. С чем „Новую Рампу“ и поздравляем.
При известной ловкости рук, сих дел мастера от Дарвина (!) выводят „белокурую бестию“ и „сверхчеловека“ Ницше.
паччьо, Беллини, Тинторетто, Пинтуриккьо, Веронезе, — когда мы читаем Сервантеса, Го
мера, Раблэ, Свифта, нам стыдно смотреть „на вид из моего окна“, на „оттепель“, „талый снег“, „крестный ход“, „ярмарку“ и 9/10 вещей Третьяковки.
„Рампа“ лепечет тоже что-то об „академической диалектическом развитой“, а не понимает следующего:
Сейчас стыдно смотреть (не в музее!) и „вид из моего окна“ и Тинторетто, а пятьдесят лет назад — демократи
ческое, по существу, искусство передвиж
ников звучало отнюдь не одиозно, а куда как революционно!
Пятьдесят лет назад все эти Веронезе были знаменем феодально дворянской реакции... Впрочем, „Новую Рампу“ сло
вами не запугаешь: она не поперхнувшись приемлет самый махровый... аристократизм:
От формулировки психологической идеи в ее связи с пролетарски-революционной общественностью до процесса изготовле
ния технически-совершенного продукта художественного мастерства — он умеет
все это обнять единством понимания и действия, преподать, научить, показать, организовать.
Он может и занять действительно научную кафедру театроведения (в целом или определенной части его) и поставить
спектакль от начала до конца, от выбора пьесы через репетиции, монтировку до
так-называемой „премьеры“, до крепко спаянной и гармонической конструкции всех живых и технических сил его.
Нужно ли говорить, чем явится такой художник-общественник для рабочих клубов, где уже сейчас сбалансировано койчто в смысле новой методики, новых подходов, нового понимания задач рабочего драмкружка. Но — нет еще кадра новых кружков. Их должен дать тот же ГИТИС.
Практикум его студентов в рабочих клубах должен быть внедрен с самых низов в учебные планы.
Последний вопрос — есть ли сейчас квалифицированный педагог, профессор для такого ВУЗа?
Ничего — подберутся. Не сразу. Понемногу. Главное, найти соответственных, на
дежных, понимающих идеологических организаторов, которые сумели бы, не торопясь, не делая основных ошибок, укрепить его корни. Которые пони
мали бы, что это отнюдь не техническая реформа, а целиком — „реформа сознания“.
„В голове, — писал Фейербах, — возникает новое. Но в голове же всего дольше гнездится и старое. Голове с удовольствием подчиняются руки и ноги. Следовательно, раньше всего нужно очистить от всякой скверны голову“.
Эти слова нужно вырезать эпиграфом к учебным планам театрального ВУЗ‘а. В них — целая программа.
Будем ли мы строить такой ВУЗ?
Должны. ЭМ. БЕСКИН.
☛
Для того крошева из театров, которые в свое время объединены были под управлением Малиновской, тогда же было сьим
провизировано титло академических. Псевдоним привился, — и в настоящее время даже полемисты этих призреваемых государством театров перестали упо
треблять кавычки, которые, по существу дела, здесь всегда предполагаются.
В поисках „самоопределения“ театральная „Академия“ витийственными устами „идеологов“ „Новой Рампы“ пытается подвести под с потолка взятый притяза
тельный титул, так сказать, теоретическое обоснование.
Они, оказывается, не „академисты“, а „академики“! Академизм — то, действительно, консерватизм и всяческая бяка, а вот Академия — это вещь.
Журнал пробует спекульнуть на аналогии нашего спора с „академиками“ и борь
бы, которую вели против „Академии“ передвижники. И дописывается до этакого:
Когда мы смотрим „страшный суд“ Микель- Анджело, мы видим стихию духа его времени; когда мы смотрим Беноццо-Гоццоли, Кар
В эпохи сдвига всего быта требуется устойчивость породы. Удостоверяем, что лучшие поро
дистые лошади легче выдерживают все перипетии
военного времени, походов, усиленной работы, чем лошадь без роду и племени.
Отсюда — до преклонения перед „белой костью“ и „голубой кровью“ — рукой по
дать. С чем „Новую Рампу“ и поздравляем.
При известной ловкости рук, сих дел мастера от Дарвина (!) выводят „белокурую бестию“ и „сверхчеловека“ Ницше.
паччьо, Беллини, Тинторетто, Пинтуриккьо, Веронезе, — когда мы читаем Сервантеса, Го
мера, Раблэ, Свифта, нам стыдно смотреть „на вид из моего окна“, на „оттепель“, „талый снег“, „крестный ход“, „ярмарку“ и 9/10 вещей Третьяковки.
„Рампа“ лепечет тоже что-то об „академической диалектическом развитой“, а не понимает следующего:
Сейчас стыдно смотреть (не в музее!) и „вид из моего окна“ и Тинторетто, а пятьдесят лет назад — демократи
ческое, по существу, искусство передвиж
ников звучало отнюдь не одиозно, а куда как революционно!
Пятьдесят лет назад все эти Веронезе были знаменем феодально дворянской реакции... Впрочем, „Новую Рампу“ сло
вами не запугаешь: она не поперхнувшись приемлет самый махровый... аристократизм: