ВОПЛЬ ОТСТАЮЩЕГО


Потому что
У меня одышка.
Да, по мере сил моих и знанья, Я трудился и готов трудиться.
Но, конечно, без соревнованья. Мне оно, поймите, не годится. Умоляю —
Медленней спешите!..
Что за смех и почему мне крышка? Граждане! Постойте! Погодите!
Подождите!!
У меня одышка!!
А. Архангельский.
Сорок лет я просидел в покое, А теперь — тайфун соревнованья. Пятилетка и в четыре года! Это все не моего умишка.
Я сторонник медленного хода, Потому что
У меня одышка.
Пусть меня зарежут и повесят,— Мне за этим темпом не угнаться. Пятилетку выполню я в десять
Тихих лет, а может и в пятнадцать. А вернее, если разобраться,
Двадцать лет мне хватит не без лишка. Я привык работать, но с прохладцей,
Боже мой!
Какие темпы нынче!
Что за сумасшедшее движенье! Я совсем измучен и развинчен Жар, озноб и головокруженье.
Нынешняя жизнь мне и не снилась.
Все спешат. Но я же не мальчишка! Граждане!
Да сделайте мне милость. Подождите!
У меня одышка! Граждане!!
Да что ж это такое?
Все бегут и хоть бы ноль вниманья.


ВЫСОКОЕ ЧУВСТВО


- Да, да, бормотала Варя, — не ведет, ох, не ведет.
В это время вокруг Лжедмитриева стояли сослуживцы и обсуждали создавшееся положение.
— Плохи твои дела, Ваня, — говорил старый кассир Петров-Сбытов, — статочное ли дело — пять налетов на одного че
ловека. Я бы на твоем месте с ума сошел. Может быть, у тебя неполадки?
— Что вы, Павел Иванович, у меня в книгах ажур.
— Ажура теперь недостаточно, — наставительно сказал Петров-Сбытов, — теперь общественную работу вести надо. А какая твоя общественная работа? Будильник выиграл на пионерской лотерее — и все. Этого, брат, недостаточно. Исправься, пока не поздно. Статью напиши в стенгазету. В кружок запишись какой-нибудь.
После восьмого налета Лжедмитриев написал в стенгазету статейку — «О необходимости проведения нового быта». После десятого он записался в кружок Осоавиахима и по вечерам ха
живал в противогазовой маске. После двенадцатого занялся физкультурой и выпустил на волю свою канарейку, каковая замерзла налету, в виду того, что любовь поразила сердце на
чальницы легкой кавалерии, как мы уже говорили, в январе месяце, и наблюдалось резкое понижение температуры. Он приобрел славу лучшего общественника.
Однако, налеты продолжались. Лжедмитриев чувствовал себя прескверно. Варя заходила в отдел каждое утро, вяло перебирала бумаги, но никак не решалась сказать о своей любви.
И вот, не то на девятнадцатом, не то на двадцатом налете наступило объяснение.
То, что я хочу вам сообщить, — сказала Пчелкина, - вероятно, вас удивит.
У меня ажур, — тускло заметил Лжедмитриев и привычным движением вытащил книгу личных счетов.
— Да, да, покажите, — оживилась Варя, — вы знаете, я о вас много думаю. В последнее время для меня все стало ясным.
— Конечно, ясным, - сказал Лжедмитриев, зверея. - . Посмотрите книги! Картинка! Ажур!
— Я теперь совсем не сплю по ночам, — пробормотала Варя.
— А я разве сплю? — с горечью вопросил Лжедмитриев, - Со времени первого налета я глаз не сомкнул. — Да? Правда?
— Честное слово!
— Я так рада! Так рада!
— Не понимаю, чему вы радуетесь! — с удивлением сказал Лжедмитриев. — Человек погибает, а вы радуетесь!
— Уже во время первого налета я почувствовала, что вы меня любите!
— Я? Вас?
— Ну, да, глупенький.
— Я? Вас? Н-нет. — Не любите?
— Ей-богу, не люблю. Ни капельки!
Несколько минут Пчелкина молчала. Потом поднялась и ушла.
Налеты совершенно прекратились, но Лжедмитриев так втянулся в общественную работу, что попрежнему остался лучшим общественником.
Вот как преображает человека любовь, даже неразделенная.
Ф. Толстоевский


Н


е обязательно влюбляться весною. Влюбляться можно в любое время года.
В светлый январский день, когда галки, поскользнувшись на обледенелых карнизах, неуклюже слетают на мостовую, — в такой день начальница легкой кавалерии Варя Пчелкина со спешившимися кавалеристами произвела налет на финансовосчетный отдел.
- А! Кавалеристы! — с подогретой радостью воскликнул заведующий финансами, — Налетайте! Милости просим!
Звеня невидимыми миру шпорами, легкая кавалерия рассыпалась по отделу.
Варе Пчелкиной достался стол рядового служащего товарища Лжедмитриева. Сам рядовой служащий, лицо которо
го стало бледным, как сметана, трусливо переглянулся с сослуживцами и принялся давать объяснения. Послышались слова: «Контокоррентный счет», «сальдо в нашу пользу», «подбить итоги» и «мемориальный ордер».
— Так, значит, в нашу пользу? — с предельной суровостью спросила Пчелкина.
- Да. Сальдо в нашу пользу, — вежливо ответил Лжедмитриев.
И хотя все оказалось в порядке, начальница легкой кавалерии отошла от стола товарища Лжедмитриева с каким-то смутным чувством.
Часа полтора Пчелкина перетряхивала бумаги другого рядового служащего, а потом, повинуясь движению сердца, вернулась к столу Лжедмитриева. Лжедмитриев опешил.
—Давайте еще подзаймемся, — сказала Варя дрогнувшим голосом. — Так вы говорите, что сальдо в нашу пользу?
— В нашу!
Тем не менее товарищ Пчелкина вторично произвела полную проверку работы товарища Лжедмитриева.
«Придирается, — взволнованно думал служащий, — закопать хочет!».
Всю ночь начальница легкой кавалерии нежно думала о работниках финансово-счетного отдела, в частности о товарище Лжедмитриеве.
Утром по чистой случайности она проходила мимо комнаты счетработников. В открытую дверь она увидела Лже
дмитриева. Он держал в руке огромный бутерброд и чему-то добродушно смеялся.
«Все кончено, — подумала Варя Пчелкина. — Люблю!».
Она быстро побежала в штаб, захватила для приличии двух кавалеристов и совершила на Лжедмитриева третий налет.
Бутерброд выпал изо рта рядового служащего.
Проверка шла целый час. Начальница задавала путанные вопросы и подолгу глядела в перекошенное от страха, но сохранившее еще следы вчерашней красоты лицо Лжедмитриева.
«Он волнуется, — думала Варя, — только любовь может вызвать такую бледность».
— А скажите, товарищ, — спрашивала она робко, — не числится ли за сотрудниками авансовой задолженности?
— Не числится, — угрюмо отвечал Лжедмитриев. — То-есть, числится, конечно. Там в книге написано.
После пятого налета Варя Пчелкина броди
ла по штабу и выпытывала у сокавалеристов их мнение о Лжедмитриеве.
— Парень он ничего, — говорили кавалеристы, — довольно крепкий. Но, в общем, слабый парень. Общественной работы не ведет.