МАЛЕНЬКИЕ РАССКАЗЫ

По улице шли прохожие. Все спешили. Очевидно, по важным

делам. Время было деловое, и люди все были серьезные, с толстыми портфелями, со свертками. Несомненно, никто не гулял — все торопились, и торопились, надо полагать, повторяю, по важным делам.
Но я обратил внимание на маленькую женщину с огромным животом. Она тоже довольно торопливо, поскольку ей позволяла тяжесть, спешила по делу. Под мышкой у нее тоже был сверток. Сквозь отвернувшийся край газеты не трудно было заметить, что в нем простыня и еще что-то в этом роде.
У нее было красное, довольно бодрое, но тоже по-деловому озабоченное, круглое лицо. Куда она спешила?
Я пошел за ней... Дошел до угла. Налево была улица, а там красовалось здание с большой вывеской: «Родильный дом».
Ах, вот как...
Ну, конечно, она повернула к этому дому... Ее походка была такая деловая. Она торопилась. Да и все другие прохо
жие торопились. Все шли по важным делам. И она шла по важному делу.
И я сказал ей мысленно, провожая взглядом:
— Иди, голубушка, иди. Готов допустить, что в ряду пятилеток твое дело одно из важнейших. Ты носишь в себе более нужное, нежели то, что многие другие носят в портфелях. Иди
Иди. Рожай нового человека. Это то, что нам сейчас более всего нужно.
ДВОРЦЫ И ШКАТУЛКИ
ВАЖНОЕ ДЕЛО

НЕ ЗНАЮ, КАК НАЗВАТЬ В

трамвае сидел калека. Несчастный, оборванный человек с тоненькими, видимо, с детства парализованными ногами.
Ему нужно было встать, чтобы выйти из вагона. Но никак не удавалось взгромоздить тело на высокие грубые костыли. То ли скамейка была низка для него, то ли было тесно, но он три раза пытался встать и вынужден был опять падать на скамейку.
Пассажиры, разумеется, пытались ему помочь. Один брал его под мышки, другой пробовал поддержать костыли. Третий тоненькой ручкой в перчатке поддерживал за локоть. Но из этого ничего не выходило. Калека с размаху сел в четвертый раз.
Между тем, кондуктор в исполинской овчине стоял, приподняв руку и собираясь дернуть за веревку — знак для дальнейшего продвижения вагона.
— Погодите, — сказали ему — Видите, человек не может выйти.
Кондуктор постоял немного, но так как дело затягивалось, он подошел к калеке и простым движением, которое было свято, — подал ему руку, как для пожатия.
Только и всего. Калека, подставив костыли под мышки, легко встал.
И вышел.
Из многих видов помощи, какие я видел в жизни, эта была одной из наиболее глубоких, содержательных, человечных и сложных, несмотря на необычайную свою простоту.
Ефим Зозуля

БИБЛИОТЕКА ЧУДАКА

В 1930-м году бесплатным приложением к журналу ЧУДАК выйдут книжки следующих авторов:

В. Ардова, А. Гарри, Ефима Зозули, А. Зорича, М. Зощенко, И. Ильфа, Вал. Катаева, Мих. Коль

цова, Б. Левина, Ю. Олеши, Е. Петрова и М. Пустынина. Ворота санатория были всегда открыты. Во дворе были по

зимнему запущенные клумбы, но кое-где еще сохранилась трава. На эту траву любил заходить соседский бычек. Это никому не мешало. Он пощипывал травку, и был доволен.
Но ему мешал человек, которого он, вероятно, ненавидел первой целиной девственной ненависти. Это был продавец ракушек, бус, всяких шкатулок и коробочек, который расположился у входа в санаторий. Покупали его художественные изделия очень редко.
Изнывая от скуки он гнал бычка. Бычек стоял перед воротами часами. Он смотрел с глубоким удивлением, с немым укором. Терпение его было неимоверно. Вокруг ничего похо
жего на такую травку не было. Он перепробовал все способы проникновения во двор санатория. Он старался пройти сбоку— продавец ракушек бил его хворостиной, бегал за ним и колол в зад. Он пробовал проходить медленным шагом — то же самое. Пробовал проноситься вскачь — но и это не выходило — ужасный человек встречал его камнями и той же проклятой хворостиной.
Затем началась провокация. В воротах как будто бы никого не было, бычек беспрепятственно проходил, но инквизитор стоял внутри у стены и не только выгонял бычка, но имел возможность истязать его, пока тот пробегал сквозь строй его кам
ней и ударов. Ничего не выходило. Враг был силен и хитер.
Поганый продавец чепуховых коробок из грубых ракушек, наклеенных на розовый картон отравлял ему существование.
Это длилось долго. Всегда можно было видеть эту борьбу бычка с бездельником.
Но вот однажды произошло то, что неизбежно происходит. Бычек ворвался в ворота и, когда его стали выгонять и бить, он — не знаю, желая этого или не желая — вбежал на подстилку, на которой лежали все ракушечные изделия, и растоптал несколько штук.
Продавец, ошеломленный, стоял с перекошенным от жадности и досады лицом. Несколько шкатулок было сломано. Ракушки разбиты вдребезги.
И, вот, тут как раз проходил мимо я. Он обратился ко мне — свидетелю его боев с бычком — за сочувствием.
Но сочувствия не было у меня к нему. Я сказал ему все, что мог сказать по этому поводу и что было мною достаточно продумано. Я сказал — медленно и внятно:
— Дорогой гражданин, всякое искусственное преследование нормальных и законных потребностей в большинстве случаев связано с расходами и с ущербом. Почему вы мешали бычку пастись на травке? Почему? Напрасно вы это делали. Напрасно. Вы не можете не знать, дорогой гражданин, что когда это делают даже обладатели роскошных дворцов, т.-е., когда они мешают голодным есть, то и дворцы обращаются в то, во что обратились ваши изящные шкатулки из ракушек. На тринадцатый год величайшей из революций вы могли бы это понять. Желаю вам благоразумия, гражданин. Всего хорошего.