Ч У Д А С И Я,

ИЛИ МЕФИСТОФЕЛЬ В СТОЛИЦЕ

(Разоблачительная поэма)
Глава VI
ЧИЛИЙСКОЕ ГУAHО, НАДУШЕHHОЕ ПАРИЖСКИМИ ПАРФЮМАМИ
В
олну из суббот в Московско-Нарвском Доме Культуры был объявлен грандиозный галла-диспут с разнохарактерным философским дивертисментом. Имена диспу
тантов были совершенно новые: нарком Луначарский и митрополит Введенский. Тема диспута тоже новая, ориги
нальная: идеализм или материализм. После диспута был об‘- явлен чарльстон (менуэт по-американски) до утра.
Ощеренные тезисы рвались с афиш, как псы с цепи: Карма йогов и пятилетка Госплана. Догма Апокалипсиса и чиатурский марганец Иона во чреве кита и колхозное строительство. Влияние евангелических заповедей Матфея на тру
ды Франца Меринга. Варьете «Винтергартен» и философия триединности. Нефтепровод Грозный — Баку в освещении пятикнижия Моисеева.
За два дня до диспута по городу бродили пони и ослы, взятые напрокат из государственных конюшен и впряженные в особые тележки с плакатами о диспуте. Невский проспект был многократно пересекаем высоким человеком, у ко
торого одна половина лица была загримирована под Христа, а другая — под Дарвина. Левой рукой он бил в цыганский бубен, а правой — нес плакат о диспуте.
Рекламы в трамваях провозглашали: «Пейте коньяк Азвин. Идеализм или материализм? Лучший о-де-колон Гейша. Вот в чем вопрос!»
В субботний вечер толпы народа брали штурмом форты Дома Культуры. На сцену вышел митрополит в черной рясе и с лицом первого любовника. Его риторический стиль напо
минал провинциального актера. Течение его мыслей заста
вляло вспомнить об аббате Куаньяре вперемежку с Дмитрием Мережковским. Его немощные афоризмы, замаскированные пафосом, напоминали чилийское гуано, надушенное париж
скими парфюмами Митрополит заявил, что по имеющимся у него сведениям бог есть, что бог временно лойялен и что постройка Туркестано-Сибирской дороги не вызывает у бога никаких возражений.
Все это было сказано таким уверенным тоном, будто оратор являлся душеприказчиком бога или же одним из акционеров Эдема.
Когда он окончил, барышни бросали ему цветы, хлопали восторженно, как кафры, кричали бис и просили, чтобы митрополит исполнил арию Германа из «Пиковой Дамы»,
Потом вышел нарком который по старой привычке, в тысячу первый раз корректно разгромил Луку вкупе с Иовом, задал перцу Матфею и любезно доканал митрополита.
В открывшихся прениях выступали разные ораторы, которые говорили об очередях за хлебом, о новом балете Стравинского, о договоре с Фордом, об астраханском деле и о проблеме чугуна в промышленности. Бога никто не касался, потому что вопрос этот никого не интересовал. У всех на душе были гораздо более животрепещущие вопросы.
Наконец, шестнадцатым вышел на трибуну молодой человек партикулярного вида, в макинтоше и кепке. Он снял макинтош и кепку, причем обнаружилось, что у него за спиной имеется два черных крыла, а на голове пара рогов. Вслед за макинтошем он деловито снял со спины и крылья и
положил их вместе с рогами на стол президиума, рядом со звонком и графином воды.
Свою речь молодой человек начал несколько странно: — Граждане, плачьте! — сказал он — Плачьте над раска
явшимся Мефистофелем! Плачьте, как иудеи на водных магистралях Вавилонских! Плачьте, как Лотхен над могилой Вертера, изображенного моим крестным отцом, достоуважаемым Вольфгангом Гете!
— Ближе в делу! — раздалось из публики. — Извольте по существу, товарищ! Довольно! Комедиант!
— Да, граждане, - продолжал Мефистофель, — вы присутствуете при смерти чорта. Старого немецкого дьявола больше нет. Вместо него здесь говорит рядовой материалист двадцатого века. Я — бывший чорт.
В полутьме смертельно белел неистовый эллипс его лица с блестящими вольтовыми дугами глаз. Синий свет юпитеров
озарял классический крючковатый нос, похожий на мраморный виадук.
Он налил воды из графина и продолжал далее:
— Вот уже много веков я путешествую по земле, скупая души людей для нужд преисподней. Но посещение со
ветской России оказалось гибельным для моей профессии. Я убедился, что душа есть нерентабельная метафизика, несуществующая эфемерность. На кой чорт мне, в сущности, эти души? Продуктивное ли это дело — морочить людям головы по заданиям Вельзевула? Выгодно ли в советской России торговать абстракциями?
Да и какая радость для чорта от души советского гражданина, когда в любом случае рискуешь напороться на из
рядный принудительный ассортимент материалистического скептицизма. Только и норовит такая душа, как бы посмеяться над честным тружеником преисподней, возьмет он ду
шу в руки, повернет, повертит, пороется, покопается, найдет
картошку, вместо любви, клюкву, вместо жизни, конъюнктуру, вместо фантазии — сплошной рационалистический вид, и лопнет его дьявольское терпение, и отпустит он душу на все четыре стороны, и удерет в стыде к себе на свои чортовы кулички.
Безусловно, время нынче не для мистики, граждане! Времена божественных престидижитаторов и вифлеемских иллюзионистов совершенно развенчаны, и современные боги возносятcя в небеса исключительно на авиэтках. Никто уда
ром жезла не пытается вызывать источник из скалы, никто не руководствуется в своем путешествии огненным столбом, ибо для этого есть компас, секстан и дальномер. А если че
ловек и обращает вспять реки и заставляет их менять русла, как библейские кудесники, то это делается путем весьма прозаических мелиоративных и ирригационных работ.
Зачем думать о Ноевом ковчеге, когда по пятилетке вы должны построить несколько десятков новеньких теплоходов. Зачем вспоминать о происшествиях на Черном море, когда вы создаете Днепрострой. Да что говорить! Я сам, старый, прожженный, скептический чорт, начинаю заражаться вашим жаром. Сам я по натуре — апологет беспринципности. Отвер
женный и гонимый, я — как длинный, черный угорь, выдав
ленный из цветущих щек человечества. Элемент вполне разложившийся. Из крепких напитков — я предпочитаю те
орию анархизма. Из политических учений — конь к с ромом. Но вот, чувствую, творятся со мною чудеса. Читаю в газе
тах о новом заводе, — и радуюсь. Узнаю, что на Урале забил новый нефтяной фонтан и — оптимизм одолевает. Заразительная болезнь — этот социалистический энтузиазм!
И тем грустней сознавать, что все-таки я умираю. Чертям в советском Союзе определенный каюк. Чертям так же невозможно жить в советской стране, как невозможно обуть ногу слона в туфлю китаянки. Никакой чорт не выживет среди этакого диалектического материализма. Где нам тягать
ся с Рязановым да Покровским! Мистическим молотом ведьм у вас, как говорит товарищ Бухарин, заколачивают гвозди.
Однако, из своих скитаний по учреждениям советского Ленинграда я вынес некоторые заключения. В ваши кассовые постройки, товарищи, тихой сапой пробирается вся
ческая нечисть. Выуживайте из за печи этих тараканов, ибо они отравляют ваш хлеб. Давите ногой этих мокриц!
Впрочем, пора кончать, ибо мое время истекает на этом диспуте и на этой земле. Согласно регламенту, - я должен умереть. Поэтому, будучи эрудитом мировой литературы (не
даром я рожден Гете), повторяю слова Петрарки: «В этом море мне сладостно кораблекрушение...»
(Крики из публики: — Кто такой Петрарка?) . . . Итак, товарищи, я заканчиваю.
Произнесши эти слова дьявол упал между Луначарским и Введенским и испустил дух. Ногами он лежал к Введенскому, головой - к Луначарскому.
Между теологией и безбожием распростерся старый немецкий облезший чорт.
Тур