МАЛЕНЬКИЕ РАССКАЗЫ

ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО
ТРУДНО В
газетах была напечатана заметка о том, что пассажирский самолет, совершавший прогулку над городом, раз
бился, и в нем убито два пассажира. Один - уважаемый человек, общественник, о его смерти писали и говорили даже организации. О другом было кратко сказано: директор кинофабрики такой-то.
На другой день — поправка: второй убитый оказался не директором кино-фабрики, а гражданином Ушаковым, ко
торый летел вместо директора, по его билету, выдав себя за него или устроившись иначе, но в этом роде.
Ушаков был «бичем» столичных редакций и общественных учреждений, один из тех мучителей, которые наводят ужас на занятых людей. Работы много, надо принять большое количество посетителей, а время отнимают Ушаковы.
Не принять их нельзя. Они входят сами, без докладов, а если вы вздумаете прятаться, то репутация бюрократа будет вам создана мгновенно.
Чего они хотят?
Когда они помоложе — они пишут стихи, сами бесстыдно и назойливо рекламируют их, стихов никто не печатает, они скандалят, шумят, надоедают. Затем то же самое происходит с рассказами, романами.
Вперемежку идут статьи — конечно, разоблачительного свойства, требования авансов «под путешествия». Это им уда
ется чаще: авансы дают — лишь бы они уехали. Но они скоро опять возвращаются, пишут негодные очерки, опять споры, записки от авторитетных товарищей, которые пишут эти записки — ясно, для чего — чтобы скорей отвязаться. И так далее — до бесконечности.
Незаметно идут годы. Ушаковы взрослеют. Их авантюры становятся сложнее. Они ходят с проектами. Нужда уже явно гнет их и охлаждает авантюристический зуд. Они начинают работать - скромно, по силам, как все. Но, конечно, это длит
ся не долго. Их сокращают, гонят, какие же Ушаковы работники? Опять начинается хождение по редакциям, выставкам,
кино фабрикам — опять «блестящие» проекты, предложения, статьи, критика, разоблачения...
Кто не знает Ушаковых? Кто не говорил секретарю, заместителю или просто товарищу, подошедшему вместо вас к телефону, когда они звонят:
— Умоляю, меня нет! Я уехал! Я умер!
И, вот, вторым убитым в воздушной катастрофе оказался Ушаков... Как это могло случиться? Ведь он должен был уехать в Афганистан, он говорил...
Впрочем, мало ли, что он говорил!.. Ведь это Ушаков. Неугомонная кровь гнала его на сильные ощущения — ему захотелось летать, возможности не было. Но разве для Ушаковых есть трудности?
Он полетел по документам директора кино-фабрики. Не все ли ему равно!
И, вот, он убит. Изувечен. Что можно еще сказать о нем? Что то ноет внутри. Почему-то этот случай, который произошел довольно давно, больше года назад, часто в поминается.
Что-то есть во всем этом важное, — во всей этой ситуации, что-то вызывающее жалость, острое раздумье, есть чтото, берущее за сердце, но что это — сказать трудно.
Ефим Зозуля

Н

а Плющихе, в старом доме жил сапожник Кузьма Терентьевич Снетков. Когда он выпивал, он долго стоял перед поломанными воротами, отчаянно и безнадежно махал руками, тряс головой, а потом начинал свой замеча
тельный обход квартир, к которому жильцы привыкли и относились терпеливо, потому что ничего нельзя было противопоставить стремительности сапожника.
Он являлся в квартиру — несмотря на нетрезвое состояние, в совершенно приличном виде. Где нужно — звонил; если не было звонка — тихо и корректно стучал, в передней снимал шапку, говорил негромко — словом, вполне прилично заходил к соседу и спрашивал:
— Иван Петрович, будьте любезны мне сказать, не известно ли вам — убил я кого-нибудь? — Нет, — отвечал сосед, - не убил. — Может быть, ограбил кого? — Нет, не ограбил. — Обидел?
— Нет, как-будто не обидел. — Ущерб причинил?
— Нет, и ущерба не причинил. Ничего ты плохого не сделал, Кузьма Терентьевич. Ступай с миром.
Вопросы сапожника уже все знали наизусть. Тихий и незаметный, он от времени до времени обходил с ними без исключения все квартиры маленького дома на Плющихе, в котором жил лет тридцать, и сапожнику это прощали. Другого беспокойства от него не было. На вопросы его отвечали кратко. Он и не требовал пространных ответов. Иногда отвечали с улыбкой. Чаще — без улыбки. Трудно было улыбаться, глядя на его лицо, особенно глаза, с глубоким стра
данием, напряжением, любопытством и надеждой ожидавшие ответа.
— Значит, не убил? — с глубокой радостью спрашивал он и облегченно вздыхал. — Не убил? — Нет, не убил.
— И не ограбил?
— Нет, не ограбил.
— И не обидел никого? — Не обидел, кажись.
После этого сапожник отправлялся спать. Он укладывался, если было лето, на дворе, недалеко от колодца, на травке. Перед сном, лежа, пел песни. Зимой он делал тоже самое в своей каморке.
Я жил в этом доме года два, и ко мне Снетков заходил
за это время раз шесть или восемь. Он задавал мне тр же вопросы, и л отвечал ему — кратко и серьезно, как все жильцы.
В доме жили рабочие, ремесленники, всякий бедный и малограмотный люд, но все понимали, что в вопросах сапожника, смешных, наивных, анекдотических по форме — скрыва
лась важная суть: стремление индивидуума быть признанным со стороны коллектива... Это было естественное стремление к чистке и самокритике.
Но какой счастливец! Он удовлетворялся минимумом. Между тем, каждый из нас тоже охотно обошел бы все квартиры своего дома и других домов, если б надеялся получить положительные ответы, но на более сложные и трудные вопросы...