МОСКОВСКИЕ АССАМБЛЕИ

— „Пей, собака! — Пей до дна, пей до дна! — подхватил хор. Раздались звуки цевниц и сопелей. Граф Остен-Бакен уже лежал под столом“.
(Гуго Глазиус. „История Руси“).
Надо заметить, что дамы ненавидят друг друга волчьей ненавистью и не скрывают этого.
Пока мужчины под звуки „Нас двое в Бунгало и больше никого нам не надо“, выпивают и тревожат вилками зеленую селедку, жены с изуродованными от злобы лицами сидят в разных углах, как совы днем.
- Почему же никто не танцует? — удивляется пьяница Думалкин. — Где пиршественные клики? Где энтузиазм?
Но так как кликов нет, Думалкин хватает мадам Блеялкину за плечи и начинает танец.
На танцующую пару все смотрят с каменными улыбками.
— Скоро на дачу пора! — говорит Вайнторг, подумав.
Все соглашаются, что действительно пора, хотя точно знают, что до отъезда на дачу еще осталось месяцев пять.
К концу вечера обычно затевается разговор на по
литические темы. И как
всегда настроение портит Вздох-Тушуйский.
— Слышали, господа. — говорит он, — через два месяца денег не будет.
— У кого не будет?
— Ни у кого. Вообще, никаких денег не будет. Отменят деньги.
— А как же жить?
— Да, уж как хотите, — легкомысленно говорит Вздох. - Ну, пойдем, Римма. До свиданья, господа.
— Куда же вы? - говорит испуганная хозяйка.— Как же насчет денег?
— Не знаю, не знаю! В
Госплане спросите. Наобедаетесь тогда на фабрике-кухне. Значит, на завтра я вас жду. Вайнторги принесут пластиночки — потанцуем, повеселимся.
После ухода Вздохов, водворяется неприятная тишина. Все с ужасом думают о тех близких временах, когда отменят деньги и придется обедать на фабрике-кухне.
Так пируют они по четыре раза в неделю, искренне удивляясь.
— Почему с каждым разом ассамблеи становятся все
скучнее и скучнее? Ф. Толстоевский

В

тот вечерний час, когда в разных концах Москвы запевают граммофоны-микифоны, на улицах появляются граждане, которых не увидишь в другое время.
Вот идет тощий юноша в лаковых штиблетах. Это не баритон, не тенор и даже не исполнитель цыганских роман
сов. Он не принадлежит к той категории трудящихся (рабис, рабис, это ты!), коим даже в эпоху реконструкции полагается носить лаковую обувь.
Это обыкновенный гражданин, направляющийся на вечеринку. Третьего дня вечеринка была у него, вчера у товарища Блеялкина, а сейчас он идет на ассамб
лею к сослуживцу Думалкину. Есть еще товарищ Вздох - Тушуйский. У него будут пировать завтра.
У всех — Думалкина, Блеялкина, Вздох - Тушуйского и у самого лакового юноши, который носит фамилию— Вайнторг, есть жены. Это мадам Думалкина, мадам Блеялкина, мадам Вздох и мадам Вайнторг.
И все пируют.
Пируют с такой ошеломленной дремучей тоской, с какою служат в различных
конторах, кустах и объединениях.
Уже давно они ходят друг к другу на ассамблеи, года три. Они смутно понимают, что пора бы уже бросить хождение по ассамблеям, но не в силах расстаться с этой вредной привычкой.
Все известно заранее.
Известно, что у Блеялкиных — всегда прокисший салат, но удачный паштет из воловьей печени. У пья
ницы Думалкина хороши водки, но все остальное никуда. Известно, что скупые Вздохи, основываясь на том, что пора уже жить по-европейски, не дают ужина и ограничиваются
светлым чаем с бисквитами „Баррикада“. Также известно, что Вайнторги придут с грамофонными пластинками и известно даже с какими. Там будет вальс-бостон „Нас двое в бунгало“, черльстон „У моей девочки есть одна маленькая штучка“ и
старый немецкий фокстрот „Их фар мит майнер Клара ин ди Сахара“, что, как видно, значит: „Я улетаю с моей Кларой в одну Сахару“.

В порядке соревнования

К. РОТОВ
— Как у вас дела в учреждении?
— Блестяще! В других местах еще первая чистка не
начиналась, а у нас уже третья проходит!