КРАСНОАРМЕЙСКАЯ ЗВЕЗДА И ЕЕ СПУТНИКИ
ные воробьи дремали на крыше... Короче: в один оранжевый июньский день, когда воробьи под синим небом... Еще короче: в один июньский день Михаил Семенович Полусеменов получил извещение из терокруга с просьбой явиться туда к 9 часам утра. И когда Полусеменов пришел в терокруг, ему
сообщили, что он, как начальствующий состав, призывается для отбывания лагерного сбора сроком на полтора месяца.
— Мне это совсем не нравится, — подумал Михаил Семенович. — Это расстраивает все мои планы.
И еще он подумал:
— Разве позвонить Криволапке, ведь он работает в военном ведомстве, может быть, что-нибудь сделает?
— Криволапка? Слушай, это говорит Полусеменов. Понимаешь, какое дело. Меня призывают на лагерный сбор. Нельзя ли там отложить, отсрочить? — Нельзя.
— Ты слушаешь, Криволапка? У меня одышка. У меня форменная одышка. На второй этаж с трудом...
— Там всякая одышка пропадет.
— Вот досада. Ну, ладно. Ты зашел бы как-нибудь, Криволапка, чайку попили б... Значит, говоришь, никак?.. А у меня, знаешь, и по службе дела такие, что нельзя отлучиться и по
следнее время такие головные боли, что все время вожусь с полотенцем и уксусом...
— Там всякие полотенца пропа...
Михаил Семенович действительно страдал одышкой. Он был толст и тучен. Живот у него под синей толстовкой выпячивался барабаном, и глаза затянулись жирком.
— Придется ехать, — сказал он, вздохнув тяжело. — Придется ехать.
На службе, где тов. Полусеменов заведывал отделом, он считался хорошим работником. С непосредственно ему подчиненными сотрудниками он был сух и официален.
Счетоводы, когда входили к нему в кабинет для подписания ордера или утверждения авансового счета, проклинали жизнь свою. Он так проверял счета и так разговаривал с каж
дым счетоводом, что казалось, что все, за исключением его одного, — жулики и воры. Так их мучил Михаил Семенович.
Особенно тяжело приходилось недавно зачисленному на службу Подлисицину. Если старые счетоводы уж привыкли к Михаилу Семеновичу, то Подлисицин никак не мог освоиться с тем обстоятельством, что с ним начальник разговаривает, как с жуликом.
— Я не жулик. Я честный советский работник! — раздраженно говорил Подлисицин.
— Я и не говорю, что вы жулик. А, все-таки, вдруг вы тут не ту цифру поставили. Я вовсе не говорю, что вы жулик, а
вдруг вы этот ордерок на сумму двести семьдесят пять рубликов просто хотите кому-нибудь подарить. Служба, ничего не по
делаешь. Надо раз проверить и еще раз проверить. Служба. С меня спросят.
Маленький, тощий Подлисицин, выходя из кабинета, ругался, как верзила, и отплевывался, как верблюд.
Известие об отбытии на лагерный сбор Михаила Семеновича сотрудники вверенного ему отдела встретили радостно.
— Хоть немножко отдохнем. А то ведь этот идол, вот уже пятый год, как и в отпуск не ездит! — сказал самый старый сотрудник.
И Полусеменов уехал. А вслед за ним на следующий же день уехал на лагерный сбор и Подлисицин. Михаил Семено
вич попал в третий взвод. В зеленой гимнастерке, затянутый желтым ремнем, он уже не казался таким толстым и рыхлым.
Взводных командиров выделили из начальствующего состава. Командиром третьего взвода был назначен Подлисицин. В пять часов утра Подлисицин выстроил свой взвод.
— Выхо-ди! Строй-ся!.. Выравнивайся, выравнивайся... Полусеменов, спрячьте живот!
Михаил Семенович ни слова не сказал, только укоризненно посмотрел на него. Подлисицин заметил этот взгляд и крикнул:
— Голову надо держать прямо! Товарищ Полусеменов,— голову!
И с этого часа Михаил Семенович почувствовал себя робким и жалким. В первый же день после обеда тов. Полусеменов зашел к Подлисицину и сказал:
— Как я рад, что я попал в ваш взвод...
Он хотел еще что-то сказать, но взводный перебил его строго:
— Ложитесь спать. После обеда спать надо два часа, согласно распорядка. А то завтра вас не поднимешь. Служба. С меня спросят.
И, понуря голову, скучный Михаил Семенович поплелся к себе в палатку и стал высчитывать, сколько еще осталось дней до окончания лагерного сбора. Потом он высчитал, сколько осталось вторников, понедельников. И даже высчитал, сколько осталось часов и минут.
— Попрошу перевести меня в другой взвод, — думал Полусеменов. — А если у тебя спросит командир полка, почему? Я и скажу, что вот Подлисицин мой подчиненный по гражданской службе... Так что же с того, — скажет командир полка и улыбнется.
— А вот он ко мне, скажу, и придирается, — говорит, спрячь живот. — Правильно, скажет командир полка, — надо туже подтягиваться... Вот он меня заставляет песни петь. — Пра
вильно, скажет командир полка, молодец взводный, надо учиться песни петь... А он дольше других держит меня в противогазе. — Это для вашей же пользы, — ответит командир полка, — скорее привыкнете к противогазу.
— Незачем итти к командиру полка, — решил Полусеменов. Однажды в свободный день Полусеменов встретился в столовой ЦРК с Подлисициным.
— Андрей Тимофеевич, — остановил его Полусеменов, — что я хочу спросить.
— Ишь, ты, тут и мое имя, и отчество вспомнил, — подумал Подлисицин и остановился.
— А вот, что хочу спросить, Андрей Тимофеевич: в конце мая у вас там какое-то недоразумение вышло с одним ордером. Не помните ли вы...
— Тов. Полусеменов, — сказал строго взводный, — не загружайте свои мозги гражданскими делами. Сейчас они у вас мобилизованы, и мозги должны напрягаться над уставами и прочими военными предметами. Больше думайте о военной теории и практических занятиях.
Больше Полусеменов не заговаривал с Подлисициным. Он терпеливо выслушивал все его замечания.
К концу лагерного сбора Подлисицин стал похваливать Полусеменова.
— Молодец, Полусеменов. Правильно! — хвалил его взводный.
— Ага, — думал Михаил Семенович, — мягче стал. Ближе к дому, так мягче стал. Погоди, зайдешь ко мне в кабинет. Я тебе вспомню — «Спрячь живот». Я тебе вспомню, как заставлял меня два раза винтовку чистить... Все припомню...
И вот наступил день, когда счетовод Подлисицын робко вошел в кабинет к Полусеменову. Они улыбнулись друг другу, закурили и целый час вспоминали о своей жизни в лагере.
Самый старый сотрудник говорил о них с завистью:
— Черти, как побывали вместе на военной службе, так сейчас их водой не разольешь. Как сойдутся, так сразу начинают вспоминать и что там ели, и как купались, и про лошадей, и про командиров. Теперь их и водой не разольешь...
Б. Левин
ДРУЖБА В один прекрасный оранжевый июньский день, когда жир
ные воробьи дремали на крыше... Короче: в один оранжевый июньский день, когда воробьи под синим небом... Еще короче: в один июньский день Михаил Семенович Полусеменов получил извещение из терокруга с просьбой явиться туда к 9 часам утра. И когда Полусеменов пришел в терокруг, ему
сообщили, что он, как начальствующий состав, призывается для отбывания лагерного сбора сроком на полтора месяца.
— Мне это совсем не нравится, — подумал Михаил Семенович. — Это расстраивает все мои планы.
И еще он подумал:
— Разве позвонить Криволапке, ведь он работает в военном ведомстве, может быть, что-нибудь сделает?
— Криволапка? Слушай, это говорит Полусеменов. Понимаешь, какое дело. Меня призывают на лагерный сбор. Нельзя ли там отложить, отсрочить? — Нельзя.
— Ты слушаешь, Криволапка? У меня одышка. У меня форменная одышка. На второй этаж с трудом...
— Там всякая одышка пропадет.
— Вот досада. Ну, ладно. Ты зашел бы как-нибудь, Криволапка, чайку попили б... Значит, говоришь, никак?.. А у меня, знаешь, и по службе дела такие, что нельзя отлучиться и по
следнее время такие головные боли, что все время вожусь с полотенцем и уксусом...
— Там всякие полотенца пропа...
Михаил Семенович действительно страдал одышкой. Он был толст и тучен. Живот у него под синей толстовкой выпячивался барабаном, и глаза затянулись жирком.
— Придется ехать, — сказал он, вздохнув тяжело. — Придется ехать.
На службе, где тов. Полусеменов заведывал отделом, он считался хорошим работником. С непосредственно ему подчиненными сотрудниками он был сух и официален.
Счетоводы, когда входили к нему в кабинет для подписания ордера или утверждения авансового счета, проклинали жизнь свою. Он так проверял счета и так разговаривал с каж
дым счетоводом, что казалось, что все, за исключением его одного, — жулики и воры. Так их мучил Михаил Семенович.
Особенно тяжело приходилось недавно зачисленному на службу Подлисицину. Если старые счетоводы уж привыкли к Михаилу Семеновичу, то Подлисицин никак не мог освоиться с тем обстоятельством, что с ним начальник разговаривает, как с жуликом.
— Я не жулик. Я честный советский работник! — раздраженно говорил Подлисицин.
— Я и не говорю, что вы жулик. А, все-таки, вдруг вы тут не ту цифру поставили. Я вовсе не говорю, что вы жулик, а
вдруг вы этот ордерок на сумму двести семьдесят пять рубликов просто хотите кому-нибудь подарить. Служба, ничего не по
делаешь. Надо раз проверить и еще раз проверить. Служба. С меня спросят.
Маленький, тощий Подлисицин, выходя из кабинета, ругался, как верзила, и отплевывался, как верблюд.
Известие об отбытии на лагерный сбор Михаила Семеновича сотрудники вверенного ему отдела встретили радостно.
— Хоть немножко отдохнем. А то ведь этот идол, вот уже пятый год, как и в отпуск не ездит! — сказал самый старый сотрудник.
И Полусеменов уехал. А вслед за ним на следующий же день уехал на лагерный сбор и Подлисицин. Михаил Семено
вич попал в третий взвод. В зеленой гимнастерке, затянутый желтым ремнем, он уже не казался таким толстым и рыхлым.
Взводных командиров выделили из начальствующего состава. Командиром третьего взвода был назначен Подлисицин. В пять часов утра Подлисицин выстроил свой взвод.
— Выхо-ди! Строй-ся!.. Выравнивайся, выравнивайся... Полусеменов, спрячьте живот!
Михаил Семенович ни слова не сказал, только укоризненно посмотрел на него. Подлисицин заметил этот взгляд и крикнул:
— Голову надо держать прямо! Товарищ Полусеменов,— голову!
И с этого часа Михаил Семенович почувствовал себя робким и жалким. В первый же день после обеда тов. Полусеменов зашел к Подлисицину и сказал:
— Как я рад, что я попал в ваш взвод...
Он хотел еще что-то сказать, но взводный перебил его строго:
— Ложитесь спать. После обеда спать надо два часа, согласно распорядка. А то завтра вас не поднимешь. Служба. С меня спросят.
И, понуря голову, скучный Михаил Семенович поплелся к себе в палатку и стал высчитывать, сколько еще осталось дней до окончания лагерного сбора. Потом он высчитал, сколько осталось вторников, понедельников. И даже высчитал, сколько осталось часов и минут.
— Попрошу перевести меня в другой взвод, — думал Полусеменов. — А если у тебя спросит командир полка, почему? Я и скажу, что вот Подлисицин мой подчиненный по гражданской службе... Так что же с того, — скажет командир полка и улыбнется.
— А вот он ко мне, скажу, и придирается, — говорит, спрячь живот. — Правильно, скажет командир полка, — надо туже подтягиваться... Вот он меня заставляет песни петь. — Пра
вильно, скажет командир полка, молодец взводный, надо учиться песни петь... А он дольше других держит меня в противогазе. — Это для вашей же пользы, — ответит командир полка, — скорее привыкнете к противогазу.
— Незачем итти к командиру полка, — решил Полусеменов. Однажды в свободный день Полусеменов встретился в столовой ЦРК с Подлисициным.
— Андрей Тимофеевич, — остановил его Полусеменов, — что я хочу спросить.
— Ишь, ты, тут и мое имя, и отчество вспомнил, — подумал Подлисицин и остановился.
— А вот, что хочу спросить, Андрей Тимофеевич: в конце мая у вас там какое-то недоразумение вышло с одним ордером. Не помните ли вы...
— Тов. Полусеменов, — сказал строго взводный, — не загружайте свои мозги гражданскими делами. Сейчас они у вас мобилизованы, и мозги должны напрягаться над уставами и прочими военными предметами. Больше думайте о военной теории и практических занятиях.
Больше Полусеменов не заговаривал с Подлисициным. Он терпеливо выслушивал все его замечания.
К концу лагерного сбора Подлисицин стал похваливать Полусеменова.
— Молодец, Полусеменов. Правильно! — хвалил его взводный.
— Ага, — думал Михаил Семенович, — мягче стал. Ближе к дому, так мягче стал. Погоди, зайдешь ко мне в кабинет. Я тебе вспомню — «Спрячь живот». Я тебе вспомню, как заставлял меня два раза винтовку чистить... Все припомню...
И вот наступил день, когда счетовод Подлисицын робко вошел в кабинет к Полусеменову. Они улыбнулись друг другу, закурили и целый час вспоминали о своей жизни в лагере.
Самый старый сотрудник говорил о них с завистью:
— Черти, как побывали вместе на военной службе, так сейчас их водой не разольешь. Как сойдутся, так сразу начинают вспоминать и что там ели, и как купались, и про лошадей, и про командиров. Теперь их и водой не разольешь...
Б. Левин