этой самой «Аньки». «Он — наш, Семен, наш», — манифестируют в последнем акте, но сквозь сантиментальщину мало верится, чтобы Семен стал «нашим». Какой же он «наш», если к коммунизму его под
вели Анькины «прелести»! Мораль выходит такая: влюбляйтесь в хорошеньких рабкорок — и все будет отлично.
Не надо думать, повторяем, что эта «моралитэ» — единочное явление в рабочих клубах. Наоборот, это — почти система, и происхождение ее, как уже сказано, — в «великой русской» литера
туре, которая передает неумелому клубному драматургу-компилятору свои мотивы, своих героев, свою
трактовку, свои идеи. Вся эта литературщина механически привинчивается к современному
бытовому фону, но отнюдь не переоценивается в должной мере. Назовем хотя бы такие известные нам клубные пьесы, как «царь Максимилиан», «Тра
гедия Ленкиной канареечки», «Конец Ивана Потапыча» и другие, шедшие в истекшем сезоне.

***

Режиссер подходит к такой пьесе, бездумной и безвольной, вполне соответственно. Если нет ни сюжета, ни идеологического острия, то вся театральная работа уходит в детали, в заботу подать кусочки быта как можно занятнее.
Увы! Живая газета учила пользоваться бытом, как условным приемом, как социальным разрезом, характеризующим героя и его действие. Быт вво
дился либо в прием утверждения (рационализация полезного бытового навыка), либо в прием отрица
ния (гротеск), — и зритель получал должный вывод. Вместо этого мы имеем в большей части пьесной действительности наших клубов быт, как самодо
влеющий продукт «реалистического» наблюдения и поэтому расчитанный на натуралистическое актерское воплощение. Зритель теряется в таком быту,
вынужденный сочувствовать переживаниям иного «Ивана Потапыча», теряется в нем и исполнитель, стараясь влезть в шкуру Качалова (даешь «по на
стоящему»!). Оба теряют друг друга. Театральная натуралистическая бытология, бездейственная и мелкая (шпана, советское мещанство, завод), становится основным элементом спектакля.
Можно дать пивную «очень похожую» — совсем как в Выборгском районе на Безбородкинском, (и хулиганы стоят у пивной те же самые). Очень «похожую» можно дать сцену у Домпросвета, щегольнуть сенями у частного розничника с уютно тявкающей собаченкой и вечерним окном, где мещан
ские селадоны лопочут дамам своим лирические признания иод такт балалайки.!.
Спектакль становится выставкой мелкого быта; статика преобладает. Но бытология «в себе» по существу также эстетична, как и всякая романтика. Бытовой эстетизм погасает только в том случае, если быт активно включается в интригу, ко
торая своим развертыванием и ведет к лозунгу, к
решению проблемы. Самоцельность теряется, быт становится элементом движения и в этом движении он строится и переоценивается. Поддерживая агит-удар, обосновывая интригу, погрузка быта в пьесу оправдывается. Когда нами осознается целевое тяготение пьесы, общественно-утилитарный стер
жень — бытовая материя немедленно утрачивает свои эстетские колера. Они слынивают. В бесцельной же пьесе быт становится самодовлеющим. Бытовые вещи начинают говорить своими чувственными ка
чествами. Перед зрителем спектакль — созерцание, спектакль — «сновидение», — пусть о пивных и домпросветах, но сновидение все же.
В. БЛЮМЕНФЕЛЬД

(Окончание следует)

ЗА КВАЛИФИКАЦИЮ И КЛАССИФИКАЦИЮ TEA - КРИТИКИ

В порядке дискуссии
Статьи, помещенные в предыдущих номерах «Ж. И.» на тему о театральной критике, несмотря на свой, казалось бы, внешне полемический и беглый оттенок, все же дружно сходятся и в це
лом выдвигают один кардинальный вопрос. Это — нынешняя теа-критика ценна не своей «эстетиче
ской» утонченностью, а прежде всего правильностью передачи массовых настроений нового зрителя.
Принципиально вполне соглашаюсь и целиком присоединяю свой голос. Но для этого — несколько предварительных уточнений самого вопроса.
Раз существует в нашей общественной системе единая идеологическая установка, единый принцип классификации и единое вполне твердое требова
ние, научной точности определений, — казалось бы, вполне аналогичное мы должны были встретить и в области теа-критической мысли. Тем не менее именно здесь мы как раз наталкиваемся на при
мер невероятных противоречий и еще не отлившихся критериев.
В рядах теа-критики мы обнаруживаем полнейший анархо-индивидуалистический произвол и
дилетантизм суждений. Никаких твердых принципов в подходе к своему предмету, сплошь и рядом ни намека на стремление установить точный метод. Наша критика, несмотря на отдельные громкие заявления, в целом — невероятно сме
шана и... разнобойна. В ней — полнейшее смешение художественно-социальных понятий и вкусов.
Однако это вовсе не признак наличия конкурирующих между собой различных формальных ориентаций, которые, как известно, целиком лоялизованы партией. Нет. Перед нами факт за фактом уже идеологических расхождений. Правда, полярные точки зрения всякий раз щедро деко
рируют свои суждения всеми средствами, вплоть до марксистской терминологии. Но... как известно из закона математики, произведение от переста
новки множителей не меняется... Перед нами— случай за случаем, когда один критик авторитетно заявляет одно, в то время как днем позже — а мо
жет быть и одновременно — другой с не меньшей вескостью утверждает идеологически противоположное.