☚ЩАДИ И УЛИЦЫ!

И

н
д
у
с
т
р
и
а
л
и
з
а
ц
и
я

—

о
с
н
о
в
а
о
б
о
р
о
н
о
с
п
о
с
о
б
н
о
с

т

и
с
т

ра

ны

.
3
-
й
з
а
е
м
и
н
д
у
с
т
р
и
а
л
и
з
а
ц
и
и
п
о
м
о
г
а
е

т

у
к
р
е
п
л
е
н
и
ю

мощи

Со

ве

т

ск

о

го

С
о
ю
з
а
.

ПОСЛЕДНЕЕ

СЛОВО ЗА ТЕЛЕГРАФОМ

Первого августа, в Международный красный день, после девяти часов вечера,—бе
готня веселых прожекторов и фанфары и «Преображенский марш» возвестили начало войны—войне. Это была не пацифистская, трогательная пантомима об ужасах войны, не символический апофеоз в ма
нере Верещагина, но боевое и мужествен
ное предостережение тем, кто не в меру оптимистичен, и условное напоминание тем, кто слишком забывчив.
Такая, обычно, молчаливая и пустынная площадь Урицкого вспыхнула десятками прожекторов, зашумела многотысячным шопотом и затянулась паутиной полевых телефонов.
Рядом с трибуной воздвигнут гигантский полуглобус, на котором красным пятном отмечен Советский Союз. Еще ря
дом — сооружение, изображающее некий индустриальный пейзаж; здесь неизмен
ные краны, трубы, переплеты фабричных окон, заводские корпуса. И, наконец, над самой трибуной возвышается отвратительная голова в цилиндре,—«фабричная марка» капитализма. Задолго до начала инсце
нировки над площадью шумят самолеты, а зрители, плотным кольцом обогнувшие площадь, пытаются прорвать цепь конной милиции. Самые маленькие из зрителей доказывают класс изворотливости и проникают в «штаб инсценировки» у Алексан
дровской колонны. Но их немедленно водворяют на место, и они снова карабка
ются и пытаются вырасти вдвое, чтоб лучше видеть «самую всамделишную войну». И вот—начало.
«Мы, самодержец всероссийский...». Где-то далеко вздыхают орудийные са
люты. На экране задвигались люди в са
новных мундирах, а на самой площади,— неведомо откуда,—появляются солдаты,— в немецких касках, французских картузах, турецких фесках, английских фуражках и австрийских шлемах. Ползающая парабола освещает надвигающиеся на площадь ко
лонны сестер милосердия. На экране уже мелькают в страшной суматохе — атаки.
вспышки огня, взрывы, танки, облака дыма.
Это историческая, вводная часть инсценировки. Не страшно, что она фрагментар
на, не беда, что в ней многое от агитлубка, простительна ее инсценировочная «условность». Для ленинградцев массовые ин
сценировки на площадях имеют, помимо всего прочего—силу революционной тра
диции. Все они были равно «условны» и «плакатны» — инсценировки у фондовой биржи, штурмы Зимнего, баталии на небе. Но именно в этой «условности» и «пла
катности», неожиданно сочетающейся с абсолютной «натуральностью» общего пей
зажа, именно в этой гиперболичности
иных аксессуаров, идущей в разрез с действительными масштабами архитектур
ного антуража,—именно в них заложена огромная творческая действенность массовых театральных представлений. Вот по
чему такими шумными овациями был встречен огромный силуэт Ленина, причудливо передвигавшийся тенью по затемнен
ному фасаду дворца. И даже оставляя в стороне тот чисто политический подъем, который был вызван появлением Ленин
ского силуэта, а вслед за ним и пестрого карнавала грузовиков с лозунгами и диа
граммами пятилетки, нельзя не признать, что овладение массовым, уличным зрите
лем чревато гораздо большей его активностью и напряженностью, чем самый шумный и настоящий успех у зрителя в
театральном зале. Инсценировка на пло
щади Урицкого показала это нагляднейшим образом.
Центральным «аттракционом» инсценировки был «бой» Красной армии с фа
шистами. Сделано это было все с тойже сознательно-наивной примитивностью. Всем давным-давно известно что, штыковая атака уже ушла в об
ласть преданий. Что война будущего будет конкуренцией изощреннейших техниче
ских выдумок. И тем не менее—фрагмент боя, прекрасно, кстати, удавшийся,—был с волнением принят зрителями. Сумасшед
шая трескотня винтовок и пулеметов, нвезапные вспышки фейерверков, темная ды
мовая завеса,—все это вызывало должный
эффект. В этом не было ни капельки гиньоля, который так опасен в подобных баталиях, и главное—удалось совершенно избежать «оперного штиля»,—бой был мизансценирован очень просто, скромно и рассчетливо.
Но самым замечательным, самым приподнятым моментом во всей инсценировке был ее финал, который никак не мог быть предусмотрен ни ее режиссерами, ни ис
полнителями. После того, как фашисты были благополучно отбиты, после того, как трудящиеся всего мира стали брататься с трудящимися Советского Союза, и после того, как была, наконец, низложена голова в цилиндре, изображающая капитализм,—снова заговорил громкоговоритель, но на этот раз не языком сценария. Инсценировка «война—войне» в Международный красный день, в день пятнадцатой годов
щины объявлення мировой войны,—была прервана сообщением телеграфа о разрыве переговоров о Англией, «в виду предъявле
ния правительством Макдональда неприемлемых для нас условий». Так живой, только-что совершившийся факт по-новому ос
мыслил и конкретизировал обобщенную
композицию инсценировки. Так действительность, еще даже не ставшая общеизвестной, ворвалас в искусство, и искусство уступило ей место, ибо дело искусства уже было сделано.
Цепь милиции была разорвана, толпа хлынула, наполнила площадь, чтоб слу
шать ораторов с грузовиков, чтоб вместе с ними протестовать против наглых выпадов Макдональда. Прожектора молчаливо повернули лучи на ораторов, а красноармей
цы, только-что стрелявшие «нарочно», стани «всерьез» в знак протеста салютовать в воздух, закончив этим такую необыкновенную, такую «несрепетированную» инсценировку на площади Урицкого.
С. ЦИМБАЛ