КАЖИННЫЙ РАЗ

HА ЭФТОМ МЕСТЕ...

«..Обрезал фалды он и полы, Наставил рукава,—
И весел Тришка мой...»
Было время, я недоумевал, почему это, как только всплывает вопрос о подыскании нового большого помещения под ту или иную государственную потребу, будь то Домпросвет, общежитие Института или отделение Наркоминдела, каждый раз наилучшим выходом из трудного положения оказывалась ликвидация одного из музеев. Я склонен был искать объяснения этому, в нежизненности самих музеев, в их косности и неспо
собности итти в своем построении навстречу запросам широкого массового посетителя! Именно так, на мой взгляд обстояло дело с Шуваловским домом-музеем, с Юсуповским, с домом Олив, с Дворцом Палей. Все они, явно, были не на высоте.
Но вот закрыли «Исторические комнаты Зимнего дворца». Сказать, чтобы эти «комнаты», не в пример только что поименованным, были «на высоте» современных требований, разу
меется, никак нельзя. Никто из сторонников сохранения их этого я не утверждал. Напротив, все, в один голос, указывали, что в экспозиции «комнат» имеется крупный дефект, что они дают парадную, показную сторону, способную в отдельных случаях, при отсутствии надлежащего освещения со стороны руководи
теля, давать совершенно нежелательный эмоциональный эф
фект. И тут же указывали, каким путем можно устранить этот недочет: надо передать «комнаты» в ведение Музея Революции с тем, чтобы последний связал их с соответственными страницами истории революционного движения. Такое сочетание оборотной стороны медали, «решки» с «орлом» обеспечило бы правильную идеологическую установку «комнат».
Вся советская и рабочая общественность Ленинграда, и профсоюзы, и политпросвет, встали на эту точку зрения. С цифрами, с документальными данными в руках доказывали безусловную целесообразность сохранения «Исторических комнат». И все впустую.
«Комнаты» закрыли. Во имя чего?
А так себе, здорово живешь.
Да, именно так. Довод, который выдвигал тогда Эрмитаж, со страстной напористостью добивавшийся скорейшего закрытия «комнат», — недостаток помещения для развертывания коллекций, перевозившихся в Эрмитаж из б. музея Штиглица,—до
вод этот оказался вздорным: «комнаты» и до сих пор остаются неиспользованными. А между тем они давали Эрмитажу, шутка сказать, около 20 тысяч чистого годового дохода. Так с легким сердцем прирезал Эрмитаж «золотую курочку».
Можно ли утверждать, что «Исторические комнаты» закрыли из-за того, что они были не на высоте? С большой натяжкой.
Ну, а вот Детскосельский Александровский дворец, этот теперь уже единственный неповторимый исторический памятник эпохи последних Романовых, памятник, в который администрация сумела привнести момент «решки», сумела путем т. н. «до
бавочной экспозиции» ярко и красочно показать всю глубину вырожденческой упадочности «царственной» семейки, гарантирован ли этот дворец от ликвидации?
Он явно—«на высоте».
За это говорит его экспозиция. За это говорит рост посещаемости. Об этом свидетельствуют отзывы посетителей — экскурсий, групп и одиночек, отзывы Политпросвета и профорганизаций.
А между тем угроза ликвидации висит уже и над Александровским дворцом. Во имя чего?
Чтоб датъ возможность расшириться Сельско-Хозяйственному Институту.
Слов нет, Сель-Хоз-Институт — учреждение сугубо нужное. Но неужели же мы, гордые, и заслуженно гордые своей пятилеткой, так-таки и не можем вылезти из довольно-таки смехо
творного положения «Тришки»? Так-таки и далее будем резать и кромсать одно культурное достижение, чтоб с грехом пополам залатать дыры на другом?
Не пора ли, в самом деле, посерьезнее отнестись к делу музейного строительства? Тов. Рыков в докладе своем на XV партсъезде настойчиво подчеркивал: «Необходимо, чтобы всем
стало абсолютно ясно, что культура на данном этапе нашего развития является для успешного хозяйственного строительства тем же, что и боевое снаряжение во время войны. Без быстрого культурного роста мы не сможем по-настоящему перекон
струировать наше хозяйство». Всем ли, «абсолютно ясно», каким мощным и притом быстро и сильно действующим культурным фактором в деле общего подъема культуры и в деле политиче
ского перевоспитания широких масс населения являются такие музеи, как Александровский дворец? Право, даже как-то не
ловко останавливаться на развитии этого положения до такой степени, казалось бы, должно было оно за годы революции по
лучить уже бесспорность всеми признанной аксиомы. А если это так, если работа правильно поставленного музея равноценна «на данном этапе нашего развития боевому снаряжению», то простительно ли мириться с тенденциями «Тришки» хвататься за фалды, чтобы прикрыть дыры на локтях. Надо раз и навсегда твердо и определенно признать, что музеи типа Алексан
дровского дворца, рассматриваются как ценнейшие рассадники
массового просвещения. Нельзя забывать этого. Нельзя так легко подходить к вопросу ликвидации дворцов-музеев.
Источник этой «легкости» вовсе не всегда кроется в качественной несостоятельности данного музея. Подчас, как в случае с «Историческими комнатами», причина кроется в неизжитой еще «обломовщине», в готовности итти по линии наимень
шего сопротивления вместо того, чтоб напрячь энергию на изыскание подлинно-здорового выхода. Напористость Эрмитажа привела к непоправимому вандализму. Необходимо во-время бить тревогу, чтобы напористость Сел.-Хоз. Института не привела к повторному, еще более, грубому, еще менее оправдываемому акту вандализма.
«Тришкин кафтан» — это отнюдь не образец для нашего культстроительства.
С. ИСАКОВ

ПРОТИВ ОБУЧЕНИЯ,☛

(О ТЕАТРАЛЬНОЙ
Приток рабочей молодежи в театральные школы усиливается с каждым годом.
Пора подумать об обязательствах, которые новый состав учащихся накладывает на педагога.
Пора подумать о том, чтобы десятки и сотни слесарей и текстильщиц, входящих сегодня в стены театральных техникумов,
вышли оттуда не тренированными автоматами, но активными борцами, видящими жизнь, слушающими жизнь, ощущающими свое искусство средством налаживания жизни.
Пятилетка художественного образования — вопрос о росте рабочего подростка, приобщающегося к художественной культуре.
Что же может предложить сегодняшняя теа-школа рабочему подростку?
За дверьми ее неисчислимые богатства старой театральной культуры. Но как разберется «жаждущий знанья» во всей этой «культурной махине», кто подскажет, какая из преподносимых ему истин действительно истина, и что из этих истин действительно надо усвоить.
Учащийся воспримет целый ряд навыков, его натаскают в определенном и неопределенном направлениях. Он выйдет из стен техникума или студии под обаянием этих навыков и знаний, под обаянием величия «мастерства» и многообразия теа
тральных стилей и жанров. Но у него не будет главного: связи с своим классом, понимания его устремлений.
Задавленный и переработанный «наследием прошлого», он потеряет свое творческое лицо. Он выйдет из школы с головой, набитой всевозможными познаниями, и с неумением эти позна
ния объединить. Ибо каждый педагог, который читал ему свой предмет, не заботился о том, чтобы увязать читаемое с предметом, которым приходилось заниматься ученику на час позже.
В школе среди других «предметов» он будет слушать теорию исторического материализма и он возненавидит этот интереснейший «предмет», преподносимый, как коллекция отвлеченных догм, как некий «закон божий».
Он не поверит, что эта «теория» есть «предмет предметов», что она живет только на практике и что без нее никакая прак
тика неосуществима. Он не поверит этому, потому что во всех дисциплинах, которые он сдаст и выслушает за четыре года — этой теорией и не пахнет.
Аполитичность мастеров, занимающихся практической учебой (техника актерской игры), постепенно внедряется в ученика.
Театральное искусство будет воспринято как самоцель. Отсюда — культ талантливой личности. Теория «естественного от
бора», теория борьбы за право быть сильным — ведь это же излюбленная теория современной теа-школы!
Индивидуализм, подход ко всему с точки зрения собственной выгоды, послушание и автоматическое выполнение «хотений» ма
стера, некритическое усвоение старых ценностей—эти основные элементы буржуазного воспитания перекинулись и в наши худо
жественные техникумы. Неудивительно, что растут эклектики и формалисты, теряющиеся при соприкосновении с живой жизнью. Дань этой живой жизни отдается лишь в часы обществен
ной работы. Общественность, которая должна двигать любую дисциплину, живет в положенные для работы профсекций и