Писать об этой опере очень трудно. Оговорюсь. Трудно не в смысле подачи обыденного «музыкантского

отчета. Напротив. Нет ничего легче разбранить такое сочинение за нестройность и рыхлость фактуры, за вязкость инструментовки, за реминисценцию из былых рус

ских оперных опытов. Можно, идя таким путем, дойти до критики технических приемов, словом, до кухни и стряпни. Но, если предоставить кухню поварам и не пойти по такому легкому пути, то, повторяю, писать об „Орлином бунте , оценивая его музыкально - общественное значение, очень и очень трудно.
Меня лично влекло к этой опере с первого момента, как я познакомился с ее полным эскизом. И
тогда — при проигрывании — и теперь, видя воплощение на сцене (которое я, пожалуй, готов считать старатель
ным, но отнюдь не совершенным), я имел с профессионально-музыкальной точки зрения множество „но про
тив данной оперы, как драматического действа и как музыкального комплекса «сырых» идей и мыслей, неряшливо раскиданных, частью неразвитых, частью тривиальных. По существу, это произведение больше обе
щает, чем дает. В нем нет, например, того, что со
ставляет основной капитал подлинной русской народной музыкальной драмы: гибкого и выразительного, правдивого (в смысле Даргомыжского и Мусоргского) речи
татива или музыкальной речи. Нет в „Орлином бунте
и характеров, рельефно и детально очерченных. Против интеллигентской трактовки Пугачева можно спорить без конца, как и против всей историко-романтической стороны оперы с куцым двором Екатерины, плаксивой Ли
зой и т. п. Конечно, можно еще лишний раз поахать и прибавить, что, если бы Пащенко мог и умел наблю
дать в живом быту, в живой речевой интонации ее музыкальную подоснову, как это делал Мусоргский, то его, Пащенки, музыкальный язык был бы сильнее, выразительнее, искреннее и острее!
Я, кажется, перечислил все объективные признаки, на основании которых вполне мыслимо, подведя скорбный итог, сопричислить оперу к лику неправедно скон
чавшихся. И сделал это нарочно. Нарочно потому, что, повторяю, пет ничего легче, как отметить все наглядно несуразное в рыхлом и вязком представлении рыхлого и вязкого сочинения. Но чувство говорит другое: что все, что кажется здесь отрицательным, — не главное; что современная русская революционно-бытовая онера, нащупывая свой путь и свои формы, естественно, не может сразу же поражать равновесном и законченностью. Скажу так: опера Пащенки — опасный искус. На облом
ках старого быта музыка живет двойной жизнью: былые интонации еще не отзвучали, а новые не оформились в той мере, чтобы композитор мог черпать отовсюду готовый, всем понятный материал. Поэтому Па
щенко волей-неволей должен был идти не по ровной, давно исхоженной, безопасной дороге, а пробираться ощупью к недающемуся в руки кладу: к революционнопесенной интонации, на основе которой только и может возродиться русская бытовая опера.

Три пласта легко различимы в музыке „Орлиного бунта : романсно-лирический (старое, дряблое наследие), эмоционально-симфонический (характеристика народной скорби, скованной воли и подавленной силы) и

стихийно-песенный, дерзко-актуальный. Вот этот последний слой и является тем ценным радостно обнадежи

вающим материалом, откуда должно выйти здоровое

будущее русской бытовой онеры. Довольно нарочных стилизаций, преломлений и так называемых художествен
ных обработок народных песен! Революционный быт требует своего музыкального языка — он хочет слышать свои песни. Презирая всякие правила и рецепты обра
ботки „народного , современный оперный композитор должен брать „живьем сырой материал и, не оскопляя
его, не лишая производительной силы, сочными комками бросать его на страницы партитуры, как это делал Мусоргский.
Пащенко оказался недостаточно смел, хотя и смелее других. Я знаю несколько так называемых револю
ционных опер (т. е. революционных из-за сюжета, на который они написаны). Они все плавают в море салонно-романсных интонаций или quasi-русских печаль
ных, „надрывных мелодий. Исключение — это проблески скоморошьего сказа на современный лад в „Иване-Солдате Корчмарева! Русская опера в данное время по
теряла стиль, строй, склад и т. д. Смельчаки, которые
отваживаются сочинять оперы (и они правы, ибо за оперой у нас — будущее), не хотят вдуматься в то, чем эти оперы должны быть и потому продолжают старую игру. Нужен не смельчак, а смышленный бунтарь. К сожалению, Пащенко не развернулся как он мог бы развернуться и, превратно поняв требование быть всем доступным, тоже отдал дань серой, изжитой, скорбной лирике. Но отдал дань меньше других, и потому его „Орлиный бунт для имеющих уши действительно содержит живое слово. Где? — спросят меня. Там, где дей
ствует хор, не как оперная статическая толпа, а как коллективная воля: бунтующая пли стоном-воплем выражающая свое „не в моготу больше терпеть .
Основной контраст „Орлиного бунта вовсе не в сопоставлении народа и барства, пышного двора и воль
ницы, а в крайней остроте выражений воли бунтующей, воли рвущей на себе цени и воли угнетенной. Компо
зитор нашел для выражения этого ранее еще никем не оформленные интонации. Несколько моментов, но их достаточно, чтобы опера дошла до всех, кто способен слышать за пошлой видимостью действительности воле
вую стихию и жажду жизни. Почти весь второй акт оперы, воспринятый публикой с особым энтузиазмом, утверждает сказанное мной. В мольбе крестьян и диком вопле степняков (хор киргизов) прозвучала потрясающая трагическая скорбь: из таких интонаций, из стихий

ного озвученного стона страны родилась наша революция. Здесь нельзя мерить количеством. Несколь

ких тактов достаточно, чтобы почувствовать истину. И
когда в противоположность этому воплю развертывается бунтарская разрушительная воля (в песнях и плясках), развертывается неудержимым натиском — трепет охваты
вает слушателей! Хочется безоглядно примкнуть к этой
дикой здоровой силе, к захватывающему дух урагану жизни!
Как всегда чуткий ко всему живому и ярко выразительному в музыке, Ершов угадал сущность совершаю

щегося и исключительно мастерским, жутко правдивым исполнением роли Хлопуши выжал из данного компо

зитором материала самое главное, меткое и верное. Я считаю, что новое перевоплощение Ершова ничуть не ниже созданного им типа Гришки Кутерьмы. С неменьшим удовлетворением отмечаю постановку пляски Лопуховым. В этой своей работе Лопухов показал глубокое

Орлиный бунт