Революция разменивается на обывательские дела-делишки, ибо писатели порою не умеют или не хотят показать, как революция перестраивает косный старозаветный быт.
Растущей подлинно-революционной литературе придется бороться со всеми этими проявле
ниями правой опасности. Явное идеализирование и воспевание остатков старого быта, осмеивание нового, искаженный показ психики борцов рево
люции, уход от социально-ценных тем, подмена героев нашего времени «вневременными», от 19-го
века сохранившимися обывателями, проповедь изживших себя идей,—вот основные проявления правой опасности в литературе.
Вот с чем необходимо вести непримиримую борьбу для того, чтобы революционная эпоха имела подлинно-революционную литературу.

ПРОТОРЕННОЙ ДОРОЖКОЙ

ЭКСКУРС В ПРОШЛОЕ
Истоки лубочной картины восходят к отдаленным временам. Она завоевала широкий крестьянский ры
нок. Существенной для того предпосылкой явилась исключительная простота лубка. Ведь мастерами лубков были те же крестьяне-самоучки! Естественно, что эти мастера,—люди без особой выучки, без вла
дения техникой, без развитого вкуса,—мало совершенствовали свои природные дарования и создавали произведения грубые и низкие по качеству.
Но продукции этих своеобразных мастеров суждено было сыграть весьма значительную историческую роль. Едва ли уже не первые лубочные картинки
дополнялись литературным текстом. Позднее текст приобрел самодовлеющее значение, и лубочные кар
тинки породили особый стиль массовой литературы, так называемый лубочный или народный. При этом иные картинки служили иллюстрацией к уже имеющемуся тексту и часто в этих случаях имели рас
пространение гораздо более широкое, нежели самый текст; иногда же они порождали новый текст, поясняющий содержание картинки.
Правда, почти во всех случаях, когда текст пе был продуктом самого народа (частушки, предания и проч.), он вульгаризовался и фальшиво подделывался под простонародный язык. Вместе с тем луч
шие произведения наших баснописцев, сказки Кота- Мурлыки, песенки Беранже, Пушкин, Лермонтов,
Гоголь и др. проникли в темные крестьянские избы благодаря лубочным изданиям. Многим в этом отношении способствовала эпоха так называемого хождения в народ, когда появились специальные «лубоч
ные» издательства (отсюда впоследствии возникли знаменитый «Посредник» и «Народные рассказы» Льва Толстого).
Тем не менее и до шестидесятых годов лубочные картинки часто проникали в деревню благодаря офеням-книгоношам того времени, которые шли из деревни в деревню, распространяя эти издания.
Общую характеристику таких картинок и книжечек можно свести к следующему: грубость раскраски, аляповатость композиции, наглядность изображения, очетливость, резкость, почти полное отсутствие полу
тонов и полутеней. На низких, почти зачаточных ступенях печатного дела это понятно. Но в то время, когда полиграфическое искусство занесло в книги
своих достижений не одно открытие богатейших Америк.—эта техническая отсталость лубочной картинки кажется уже нарочитой.

ВПЕРЕД ЛИ?

Действительно, можно ли считать, что в веках рожденное, искусство лубочной картинки ушло вперед? Если оно изменилось тематически, то восприняло ли высокую культуру современной изобразительной техники? Внесли ли что-нибудь в это искусство новые его создатели: художники-профессионалы?
В пропахшей потом и щами деревенской хате рядом с иконой висит портрет вождя, а на стене, украшенной лубочными картинками из эпохп япон
ской войны или даже русско-турецкой кампании, можно найти новый советский лубок.
Но характерно: лубок этот надо искать—настолько походит он на старый и грубостью оформления, и
техническим несовершенством, и бесвкусицей...
Для начала остановимся на картинке, казалось бы, наиболее далекой прошлому. Она показывает парад на Красной площади, где хоругви заменены боевыми знаменами, а разукрашенное духовенство и сановные гости—рабочими и крестьянами.
Мы говорим о «Параде на Красной площади» работы Соколова-Скаля (тираж 200.000!). Белый конь под командиром в зеленой шинели напоминает в этом случае въезд ветхозаветного Мессии или Георгия Победоносца, а ряд горнистов—архангелов. Даже прими
тив в изображении храма Ивана Великого звучит здесь обычным приемом иконописи. Зато рабочий, девушка в платочке, красноармейцы... стилизованы и мало похожи на всамделешних красноармейцев, девушек в красных платочках и рабочих.
Полнота этого изображения достигается текстовым дополнением:
У стены Кремля высокой Площадь, полная людей,
Самолетов слышен рокот Над могилами вождей.
Собрала Москва-столица Красной армии парад,
А народ не наглядится:
Каждый светел, каждый рад.
Тут знамена боевые,
Что в походах побыли, Тут и руки трудовые, Что победу добыли.
Трубы звонко загремели. Стройно движутся войска. Мы идем к великой цели, Наша сила велика.
Текстовое дополнение иногда достигает «шедевров» и, вполне усвоив литературную традицию старого лубка, вступает в соревнование с самим изображением.
На деревенском фронте, куда культура проникает медленно, куда, по признанию самого Госиздата в лице А. Халатова, книга просачивается чрезвычайно скупо, где массовая книга только создается, — там разве не наивны такие строки?
— Книгоноша, есть газеты?
— Сам гляди—мешок открыт, Там увидишь и портреты,
И в картинках новый быт...
Еще две востораженных строфы и потом—заключительное четверостишие (не приходится говорить о качестве этих, как впрочем и других виршей):
Много книг у книгоноши —
Всяк возьмет одну иль две, — С каждой книжкою хорошей Больше света в голове.
Когда глядишь на лубок к этому тексту, картину, изображающую залитую солнцем деревенскую горницу,
даешься диву: все старики за книгой и газетой, чи