Голод и работники искусств.

Кто печаль услышит? Кто слезы поймет?
Мы вымираем! Валимся с голода.
Слышите?
Из песен голодных Марийцев.
Слышите? Это „поют марийцы, бросившие родные поля и бредущие по России в поисках хлеба. Нет, вы не слышите, потому что вы в это время напеваете из „Сильвы :
За милых женщин!...
Прекрасных женщин!...
И вам подпевают „люди с бумажниками“, требующие от вас на сто тысяч „веселенького и развлекающего“.
Из Поволжья сообщают:
Глухой ночью вдруг раздался звук набата, пробудивший все село. Повылезли из изб человеческие тени и шатающиеся от слабости, трясущиеся мелкой дрожью и от холода и от овладев
шего ими страха, побрели к церкви. Оказалось: звонил в экстазе дикого восторга лох
матый, без шапки односельчанин. С какой то решимостью дергал он за веревку. Волосы разме
тались по ветру. Глаза горели огнем. Звонил и приплясывал. Ему представилось, что надо звонить. Звонить во что бы не стало, громче, сильней.
И тогда придет спасение... Придет помощь... Услышат звон, придут... Принесут есть.
Бы слышите этот звон? Нет, вы не слышите, ибо в это время вы в бесчи
сленных „Паласах“, „Веселых Масках“, „Интимных театрах , „Подвалах“, „Гро
тесках“ и прочих увеселительных заве
дениях развлекаете героев обнаглевшей наживы и вам слышится иной, более привычный звон — звон бокалов...
А между тем, вы, работники искусств города Москвы, когда-то умели быть чуткими и отзывчивыми. Вспомните дни войны с Германией, вспомните эти 1914 — 16 годы, когда вы проявляли чу
деса изобретательности, собирая в пользу „героев великой войны“. Вспомните ваши бесконечные обращения к публике со сцены в антрактах, вспомните ваши уличные кружечные сборы, когда Таиров собирал на Кузнецком, а Станиславский на Петровке, торжественные спек
такли в Большом Театре, разнообраз
нейшие лотереи, артистические набеги па рестораны, поездки на платформах по городу и прочее и прочее... С каким искусством, уменьем, настойчивостью и воодушевлением вы изобретали все но
вые и новые формы помощи больным и раненым „воинам русской армии“ и с
какой ловкостью извлекали вы рубли из карманов „почтеннейшей публики“
в пользу вдов и сирот, — „жертв борьбы с мировым хищником — Германией .
Пять лет уже прошло с того времени. Годы Революции. Годы, на которые сама старушка-история будет смотреть с ве
личайшим удивлением и почтением. За это время вы организовались в мощный профессиональный союз, ваши делегаты заседают в Советах, ваши права огра
ждены законами, ваши „коллективы“ растут, как грибы и от вас самих зависит ваше художественное бытие.
И что же?
Неужели же теперь, когда раздаются эти страшные вопли и стоны марийцев:
Кто слезы поймет? Мы вымираем...
Когда ночью в селах и деревнях звонят в экстазе, надеясь что „услышат звон, придут“, когда „поджигают избы односельчан, чтобы в огне пожара под
жарились обитатели их, которых можно будет потом есть, есть, есть“ — неужели именно в эту страшную годину вы оглохли, ослепли и ничего уже не слышите и не видете?
Неужели же правда, утверждение тех, кто уверяет на страницах „Изве
стий“ что от концертов, устраивавшихся Губрабисом в пользу голодающих оста
вались гроши, ибо „почти все поглощалось огромными гонорарами артистов.“
Неужели же правда, что при Российском Обществе Красного Креста рабо
тает театральный комитет, куда вошел ряд видных деятелей наших государственных театров? И работает уже давно.
Но кто-же знает, хотя бы что-нибудь о его работах и достигнутых им результатах?
Неужели же правда, что между 15 и 31 декабря 1921 года в московских театрах происходила „неделя помощи голодающим“? Где же были ваши вы
ступления в антрактах, кружечные сборы
по улицам, набеги на рестораны и кафе и на какой улице собирали в эти дни в пользу умирающих с голоду Таиров и Станиславский?
Еще не поздно. Есть еще время. Каждый из вас должен сказать себе:
— Если я волею судеб и новой экономической политикой должен теперь развлекать жрецов Меркурия, про которого еще Александр Дюма-отец ска
зал: „Меркурий — бог воров и купцов, двух сословий, которых мы почему-то разъединяем, но древние соединяли“..., то все же я постараюсь вместе с тостом „за милых женщин“ впихнуть им в глотку и стон умирающих с голоду.
Пусть каждый из вас еще скажет:
— В эти кошмарные жуткие дни, когда умирают миллионы людей, ме
дленной мучительной смертью, я, как паяц „наряжаюсь и мажу лицо мукой, ибо это требует мое ремесло. Но вы „тре
бующие веселья“ — вы должны за каждый мой прыжок заплатить добавочно в пользу умирающих марийцев, за каждую
удачную остроту, — опустить в кружку стоимость куска хлеба, и за каждое мое „антраша“ — каждый из вас должен оплатить жизнь в течение 24 ча
сов всего лишь одного ребенка. Вот мои условия!
Конечно, это отвратительно — смешивать далее напоминание о стонах голо
дающих с напевами из „Сильвы“ и то
стами „за милых женщин“. Но разве не отвратителен этот танец „веселых масок“ в столице рабоче-крестьянского государства, этот разгул кабаретных гротесков и кабацких интимов в дни уми
рания миллионов от голода, в дни, когда государство напрягает все усилия, чтобы спасти хотя часть обреченных?
И если все же это происходит, если иначе нельзя и временно „они развлекаются“, а вам приходится их развле
кать, то вы Имеете право и обязанность потребовать выкуп.
Пусть работники искусств, каждый в отдельности, и все вместе, в союзе, скажут:
Никто из вас, покупающих ныне искусство, не сможет отныне войти в зрительный зал, кабаретный подвал, выста
вочную галлерею, кинематографическое помещение, лекционную аудиторию, не внеся выкупа за жизнь хотя бы одного голодающего!..
Пусть везде, где „собирается народ“ отныне будет „дежурный по голоду“ с черной повязкой — из вашей среды. Запечатанная кружка и черная повязка отныне должны преследовать всех и каж
дого предающихся наслаждению искусством и, в особенности тех, кто рыщет по „подвалам“ в поисках веселия, развлечения и опьянения...
И они будут платить, эта помесь воров и купцов, эти вожделеющие и причмокивающие бумажники, эти на миг во
скресшие призраки прошлого, ибо они жаждут снова воплотиться в хрю
кающей и наслаждающейся пошлости в
привычной им грубой и сладострастнохихикающей оболочке интимных и прочих театриков и кабарэ...
И вы должны это сделать. Потому что и вы уже слышите:
Мы вымираем... Мы вымираем... Валится народ.
Дома заколочены.
Кто печаль услышит? Кто слезы поймет? Мы умираем... Слышите?
М. Загорский. ОТ РЕДАКЦИИ.
Половина гонорара, следуемого сотрудникам „Вест. Иск.“ за этот номер, жертвуется ими в пользу голодающих.