☛

Репертуарная маниловщина и театральная разуваевщина.

Театр изнасилован мещанской стихией и ее проводниками, ловко услужающими госпоже новой публике. Формальный и идеологический прогресс, четко обозна
чавшийся в прошлом сезоне, сменился
тем, что в плане художественном стоит вне искусства и в плане идейном — вне даже не революции, а общественности.
Одновременно положение центральных местных органов, ведающих театральное дело, резко изменилось. Раньше в их руках были мощные рычаги: фактиче
ская национализация театрального дела и обладание денежными и материальными рессурсами. Если не по силе за
кона, то чрез политику снабжения, они, эти органы, могли оказывать властное воздействие на театральную работу. Те
перь пришел частный предприниматель, с которого можно собрать в доход государства некую толику дензнаков, и только. Позиция всех ТЕО, и раньше не чуж
дых маниловского либерализма, ослабла крайне: позиция частного почина, и рань
ше не лишенного автономии и „полуавтономии , окрепла не менее крайне.
Но ведь все ТЕО отвечают перед народом, государством и историей за то, что делается в ныне растленном искусстве театра. Им приходится краснеть за расцвет театрального разувайства. Им вменится в вину бездействие власти.
И Главполитпросвет пришел к выводу единственно возможному: нужно воздей
ствовать на театральные очаги НЭП не только положительными, творческими путями, но и отрицательными, запрети
тельными мерами. Был организован Репертуарный Комитет, имевший функции не только выработки образцовых репертуаров, но и разрешение пьес к представлению. Говоря просто и ясно, это Комитет не только репертуарный, но и цен
зурный. И мотивы запрещения пьес не только их контр-революционность, но и порнографичность и нехудожественность.
И вот этот репертуарный Комитет вызвал в советских кругах большие сомнения. В чем же они заключаются?
Мы не станем касаться вопросов организационных, ссылки на существование аналогичного органа при Госиздате и возражения против участия военной
цензуры: то и другое не представляет широкого интереса. Гораздо важнее ос
новной принципиальный вопрос: нужна ли и допустима ли театральная цензура? Да, отвечаем мы. И не так важно — ка
кая, предварительная или последующая. Ибо нет других способов воздействия на зарывающихся Разуваевых. Действительно, что иное можно сделать?
Усилить положительную, творческую работу? Но она ли не велась? Мало у нас образцовых и примерных списков пьес? И разве ими воздействуешь на тех, кто служит кассе и публике новой формации? И сверх того какая, творческая работа может делаться? Конкурсы пьес? Драма
тические мастерские? Репертуарное изда
тельство? Все это делается по мере возмож
ности, но возможность-то при жестоком бюджете Н.К.П. сведена до минимума.
Просвещать трудовую публику, отвращая ее от мещанского театра в частности через прессу? Нужно, но пока взой
дет солнце революции духа, выест глаза роса мещанской стихии. Не забудем, что эта публика уже отравлена старым — по идеологии и форме — репертуаром, даже первых лет революции, ибо с длительной голодухи набросилась она на маргариновое искусство, пережившее Октябрь 1917 года. Во время не была поведена решительная борьба за эту публику против старого искусства.
Где бессильно лекарство, там лечит нож. Где не действует убеждение, там прибегают к запрещению.
Воспользоваться судебными аппаратами вместо административных? Мы гово
рим и судебными и административными. Почему в оценке пьесы более компетен
тен суд, вовсе не обязанный быть близкими искусству, а не специальный орган, имеющий и политический и художественный вес? А право обжалования сня
тия постановок не устраняется и в этом последнем случае. Но пусть даже, — хотя это не целесообразно, — решает этот вопрос суд, но до него неужели Главполитпросвет не должен и не может приоста
новить дальнейшее представление той же пьесы? И разве для запрещения какой-либо пьесы нужно ждать ее представления, а не проще и удобнее опре
деленные по их качеству произведения заранее устранить?
Но вот тут нам говорят: качество качеству — рознь. Изгонять контр-революцию должно. Порнографию, пожалуй, можно. Халтуру и макулатуру- не нужно; сама публика от нее пусть отвернется.
При этом боятся, что касается порнографии, вредного ригоризма и вспоминают знаменитый закон Гейнце, проваленный в свое время германскими со
циал-демократами. Но неужели нет разницы между репертуарными органами буржуазно феодальной Германии 1900 го
дов и рабоче-крестьянской России 1920 годов? Неужели революционная власть пролетариата будет стыдливо надевать прозодежду на прекрасные обнаженные тела Венер и Апполонов? Эта цензура страшна не для великих мастеров, а для литературы типа Арцыбашевской в пору его увлечения проблемой пола.
Еще сомнительнее ставится вопрос о нехудожественности, как мотиве запре
щения пьес. Искусство в опасности , восклицают. Что кажется художествен
ным с точки зрения одного течения, то будет признано нехудожественным с точки зрения другого. Особенно опаса
ются за судьбу „левого искусства. Но ведь это выстрел не по цели: не по идее учреждения, а по методу его работы. Нужно думать, что оно проявит долж
ный такт и разберется, что „Мистерия Буфф“ Маяковского может многим не нравиться, но что она — от литературы, а не от макулатуры. Как не понять, что
есть вещи нехудожественные со всякой точки зрения, о которых не может быть двух мнений у всякого понимающего искусство, но которые теперь празднуют свои именины: говорим про фарсовый репертуар и пьесы подобного жанра.
Мы твердо знаем, что живем в эпоху пролетарской диктатуры: мы отдаем ясный отчет в том, чем больше уступим в сфере материального производства, тем крепче ну
жно быть в охране идеологических пози - ций; мы говорим, что пред нами дилемма:
— Или позволить мещанской стихии довершить свою развращающую работу,
или принять властные меры обуздания торгующих во храме.
Мы выбираем второе.