Когда промелькнут перед вами первые строчки Бабеля и вы увидите, как Михоэлс выходит из дому, вы сразу почувствуете волну чего-то нового, сочного, свежего. Не удивляйтесь: перу Бабеля принадлежат самые оригинальные и остроумные надписи к выпускаемой на днях картине „Менахем Мендель . А Михоэлс ее единственный и странный герой.
И совсем не так уж важно, что люди у Грановского живут, как на сцене Еврейского Камерного, что ему пришлось по двенадцати раз снимать
одну и ту же сцену встречи в саду, чтобы она, в конце-концов, вдруг оказалась одной из забы
тых мизансцен его „200000“ или „Колдуньи . Это ничего. Это вовсе не страшно.
И пусть Шолом-Алейхем чуть подкрашен и подслащен режиссером Грановским, пусть он вы
глядит даже немного банальным, немного утриро
ванным—это тоже не столь существенно. Вы просто изголодались по живым людям, по живым неотштампованным характерам. И когда они неожиданно встают перед вами с пыльных заброшенных уголков Бердичева, с тихих малень
ких уличек Винницы или Гомеля—вы просто и искренне радуетесь.
Слишком уж устали мы от одних и тех же мотивов. Слишком уж пригляделись ко всем этим патетическим сладким героям, давно уже превратившимся в ходячие слова газетных передо
виц. Сколько их прошло перед нами и как мало осталось в памяти! Они примелькались как пла
каты первых революционных лет. И они стерлись в памяти так же, как и эти плакаты...
Мне очень неприятно писать резюме. Эта обязанность приклеивать этикетки с убийственнонепреложными перлами рецензентской термино
логии пусть будет уделом нашей патентованной критики. Я уже чувствую, как этикетка с беспо
щадным приговором „некинематографичности и театральности приклеивается к спине несчастного „Менахем-Менделя . Мне же хочется напи
сать простое редко употребляемое рецензентами слово. Оно дрожит на кончике моего пера и боится соскочить. Но я все таки напишу его:
Пусть некинематографично, но хорошо!
Как легко написать это после просмотра,даже чернового, даже не сделанного „Креста и Маузе
ра . Невольно начинаешь с оператора, ибо после „Стачки” мы не видали ничего подобного О кадрах Левицкого в „Стачке пишут, как о тонких, поистине редких гравюрах, и я ничего не могу добавить к этой характеристике. Я знаю лишь только то, что наша кинематография завершила свой
тяжкий, но радостный путь к победе. Годы „Партизан и „Врагов прошли. Наши опе
раторы научились снимать и едва ли, после сцен в темнице, снятых с такой предельной четкостью и худо
жественной силой, станешь писать о высокой технике заграничной продукции.
О Гардине не скажу ничего. Пусть рецензенты ухватываются за „неуверенный местами монтаж или за „эстетически рыхлую моментами компози
цию кадра Эти слова я слышал на просмотре. Но мне больше хочется говорить о том, какие
МЕЖРАБПОМ—РУСЬ Кадры „Закройщика из Торжка
с уч. И. ИЛЬИНСКОГО
изумительные поляки получились из Рогожина и Кутузова, какие лица, точно выхваченные живы
ми из свиты римского папы, обнаруживаются неожиданно у обитателей московских районов.
Конца не видал. Он не был к тому времени готов, но только что изготовленные сцены инквизиции—вызывали улыбку.
Вероятно, когда покажут полностью эти картины, наша критика съумеет разобраться в таких важных деталях, как игра правого алебардиста в „инквизиторских кадрах или техника съемки бури в первой части картины. Пока же только общее, еще неостывшее впечатление:
— Советский „боевик —понятие уже совсем не такое нелепое. И, может быть, очень и очень близкое.
ЮЛИУС БУЛЬБУС
И совсем не так уж важно, что люди у Грановского живут, как на сцене Еврейского Камерного, что ему пришлось по двенадцати раз снимать
одну и ту же сцену встречи в саду, чтобы она, в конце-концов, вдруг оказалась одной из забы
тых мизансцен его „200000“ или „Колдуньи . Это ничего. Это вовсе не страшно.
И пусть Шолом-Алейхем чуть подкрашен и подслащен режиссером Грановским, пусть он вы
глядит даже немного банальным, немного утриро
ванным—это тоже не столь существенно. Вы просто изголодались по живым людям, по живым неотштампованным характерам. И когда они неожиданно встают перед вами с пыльных заброшенных уголков Бердичева, с тихих малень
ких уличек Винницы или Гомеля—вы просто и искренне радуетесь.
Слишком уж устали мы от одних и тех же мотивов. Слишком уж пригляделись ко всем этим патетическим сладким героям, давно уже превратившимся в ходячие слова газетных передо
виц. Сколько их прошло перед нами и как мало осталось в памяти! Они примелькались как пла
каты первых революционных лет. И они стерлись в памяти так же, как и эти плакаты...
Мне очень неприятно писать резюме. Эта обязанность приклеивать этикетки с убийственнонепреложными перлами рецензентской термино
логии пусть будет уделом нашей патентованной критики. Я уже чувствую, как этикетка с беспо
щадным приговором „некинематографичности и театральности приклеивается к спине несчастного „Менахем-Менделя . Мне же хочется напи
сать простое редко употребляемое рецензентами слово. Оно дрожит на кончике моего пера и боится соскочить. Но я все таки напишу его:
Пусть некинематографично, но хорошо!
Как легко написать это после просмотра,даже чернового, даже не сделанного „Креста и Маузе
ра . Невольно начинаешь с оператора, ибо после „Стачки” мы не видали ничего подобного О кадрах Левицкого в „Стачке пишут, как о тонких, поистине редких гравюрах, и я ничего не могу добавить к этой характеристике. Я знаю лишь только то, что наша кинематография завершила свой
тяжкий, но радостный путь к победе. Годы „Партизан и „Врагов прошли. Наши опе
раторы научились снимать и едва ли, после сцен в темнице, снятых с такой предельной четкостью и худо
жественной силой, станешь писать о высокой технике заграничной продукции.
О Гардине не скажу ничего. Пусть рецензенты ухватываются за „неуверенный местами монтаж или за „эстетически рыхлую моментами компози
цию кадра Эти слова я слышал на просмотре. Но мне больше хочется говорить о том, какие
МЕЖРАБПОМ—РУСЬ Кадры „Закройщика из Торжка
с уч. И. ИЛЬИНСКОГО
изумительные поляки получились из Рогожина и Кутузова, какие лица, точно выхваченные живы
ми из свиты римского папы, обнаруживаются неожиданно у обитателей московских районов.
Конца не видал. Он не был к тому времени готов, но только что изготовленные сцены инквизиции—вызывали улыбку.
Вероятно, когда покажут полностью эти картины, наша критика съумеет разобраться в таких важных деталях, как игра правого алебардиста в „инквизиторских кадрах или техника съемки бури в первой части картины. Пока же только общее, еще неостывшее впечатление:
— Советский „боевик —понятие уже совсем не такое нелепое. И, может быть, очень и очень близкое.
ЮЛИУС БУЛЬБУС