щихъ лицъ. Остались бы только чудесные, нѣсколько монотонные, но чарующіе, ворожащіе узоры и плетенія Стеллецкаго.
Все искусство Стеллецкаго не что иное, какъ плетеніе, узоры. Только что Третьяковская галерея пріобрѣла иллюстрированное имъ ,Слово о Полку Игореви‘, надъ которымъ Стеллецкій работалъ многіе годы — творя не подражаніе древнимъ монахамъ-миніатюристамъ, а нѣчто совсѣмъ имъ родственное по духу. Эти иллю
страціи къ ,Слову‘ тѣмъ и изумительны, что въ нихъ вовсе не сказалось наше современное пониманіе древней поэзіи, а сказалось подлинно-древнее отношеніе къ ней. Безъ всякой позы, свободно, широко, гибко Стеллецкій сочинялъ свой узорчатый припѣвъ, и самое замѣчательное здѣсь, помимо красоты красокъ и ли
ній, это именно свобода, естественность, непосредственность плетенія. Когда то творчество Стеллецкаго я готовъ былъ клеймить словомъ пастиччіо. Нынѣ я вижу его свободную основу, и о ,поддѣлкѣ‘ не можетъ быть и рѣчи. Въ склонности къ узору, въ презрѣніи къ лицу, къ душѣ, быть можетъ, сказалась примѣсь грузин
ской крови въ художникѣ, ибо прабабка Стеллецкаго, выкупленная прадѣдомъ изъ персидскаго плѣна, принадлежала къ древнему, легендарному роду Елеозовыхъ.
Стеллецкій — и ,скульпторъ‘. И даже въ своемъ собственномъ представленіи онъ именно скульпторъ, а не живописецъ. Но какъ скульпторъ, онъ безконечно сла
бѣе, нежели какъ живописецъ или даже — онъ прямо другой художникъ, очень замѣчательный, пріятный и умный, но безъ того ,обуянія чудеснымъ‘, которое такъ плѣняетъ въ его живописномъ творчествѣ.
Стеллецкій началъ со скульптуры, когда, будучи еще десятилѣтнимъ мальчикомъ, онъ сталъ лѣпить мавзолеи для ,птичьяго кладбища‘, устроеннаго имъ въ отцовской усадьбѣ. [*] Но начало это, столь характерное для всего ,некрофильскаго‘ элемента въ его искусствѣ, было все же — что касается выбора способовъ художе
ственнаго выраженія — случайнымъ. Случайность эта отозвалась на немъ въ теченіе многихъ годовъ, она его привела въ Академію къ Залеману (послѣ года въ архи
тектурномъ классѣ), она же его заставила сдѣлать длинный рядъ этюдовъ, бюстовъ и статуй, изъ которыхъ большинство поражаетъ своей холодной и нѣсколько ординарной умѢлостью. [**]
Давно уже, однако, въ скульптурѣ Стеллецкаго сталъ сказываться живоцисецъ. Случилось это съ того момента, когда онъ принялся раскрашивать свои фигуры или прислонять ихъ барельефно къ стѣнѣ. Затѣмъ это движеніе отъ скульптуры къ живо
писи обозначалось все болѣе и болѣе, и если Стеллецкій, по прежнему, считаетъ себя и нынѣ скульпторомъ, то онъ правъ лишь постольку, поскольку художнику вообще
[*]Въ Бѣлоруссіи, въ 18 верстахъ отъ Бѣловѣжской Пущи.
[**] Единственную пользу отъ Академіи Стеллецкій получилъ, изучая цѣлыми мѣсяцами изданія по русской древности въ ея библіотекѣ.
Все искусство Стеллецкаго не что иное, какъ плетеніе, узоры. Только что Третьяковская галерея пріобрѣла иллюстрированное имъ ,Слово о Полку Игореви‘, надъ которымъ Стеллецкій работалъ многіе годы — творя не подражаніе древнимъ монахамъ-миніатюристамъ, а нѣчто совсѣмъ имъ родственное по духу. Эти иллю
страціи къ ,Слову‘ тѣмъ и изумительны, что въ нихъ вовсе не сказалось наше современное пониманіе древней поэзіи, а сказалось подлинно-древнее отношеніе къ ней. Безъ всякой позы, свободно, широко, гибко Стеллецкій сочинялъ свой узорчатый припѣвъ, и самое замѣчательное здѣсь, помимо красоты красокъ и ли
ній, это именно свобода, естественность, непосредственность плетенія. Когда то творчество Стеллецкаго я готовъ былъ клеймить словомъ пастиччіо. Нынѣ я вижу его свободную основу, и о ,поддѣлкѣ‘ не можетъ быть и рѣчи. Въ склонности къ узору, въ презрѣніи къ лицу, къ душѣ, быть можетъ, сказалась примѣсь грузин
ской крови въ художникѣ, ибо прабабка Стеллецкаго, выкупленная прадѣдомъ изъ персидскаго плѣна, принадлежала къ древнему, легендарному роду Елеозовыхъ.
Стеллецкій — и ,скульпторъ‘. И даже въ своемъ собственномъ представленіи онъ именно скульпторъ, а не живописецъ. Но какъ скульпторъ, онъ безконечно сла
бѣе, нежели какъ живописецъ или даже — онъ прямо другой художникъ, очень замѣчательный, пріятный и умный, но безъ того ,обуянія чудеснымъ‘, которое такъ плѣняетъ въ его живописномъ творчествѣ.
Стеллецкій началъ со скульптуры, когда, будучи еще десятилѣтнимъ мальчикомъ, онъ сталъ лѣпить мавзолеи для ,птичьяго кладбища‘, устроеннаго имъ въ отцовской усадьбѣ. [*] Но начало это, столь характерное для всего ,некрофильскаго‘ элемента въ его искусствѣ, было все же — что касается выбора способовъ художе
ственнаго выраженія — случайнымъ. Случайность эта отозвалась на немъ въ теченіе многихъ годовъ, она его привела въ Академію къ Залеману (послѣ года въ архи
тектурномъ классѣ), она же его заставила сдѣлать длинный рядъ этюдовъ, бюстовъ и статуй, изъ которыхъ большинство поражаетъ своей холодной и нѣсколько ординарной умѢлостью. [**]
Давно уже, однако, въ скульптурѣ Стеллецкаго сталъ сказываться живоцисецъ. Случилось это съ того момента, когда онъ принялся раскрашивать свои фигуры или прислонять ихъ барельефно къ стѣнѣ. Затѣмъ это движеніе отъ скульптуры къ живо
писи обозначалось все болѣе и болѣе, и если Стеллецкій, по прежнему, считаетъ себя и нынѣ скульпторомъ, то онъ правъ лишь постольку, поскольку художнику вообще
[*]Въ Бѣлоруссіи, въ 18 верстахъ отъ Бѣловѣжской Пущи.
[**] Единственную пользу отъ Академіи Стеллецкій получилъ, изучая цѣлыми мѣсяцами изданія по русской древности въ ея библіотекѣ.