Н. ГУМИЛЕВЪ
ЖИЗНЬ СТИХА
I
КРЕСТЬЯНИНЪ пашетъ, каменщикъ строитъ, священникъ молится и судитъ судья. Что же дѣлаетъ поэтъ? Почему легко запоминаемыми стихами не изложитъ онъ условій произрастанія различныхъ злаковъ, почему отка
зывается сочинить новую Дубинушку‘ или обсахаривать
горькое лекарство религіозныхъ тезисовъ? почему только въ минуты малодушія соглашается признать, что чув
ства добрыя онъ лирой пробуждалъ? Развѣ нѣтъ мѣста у поэта, все равно, въ обществѣ ли буржуазномъ, соціалъ-демократическомъ или общинѣ религіозной? Пусть замолчитъ Іоаннъ Дамаскинъ!
Такъ говорятъ поборники тезиса ,Искусство для жизни‘. Отсюда—Франсуа Коппэ, Сюлли-Прюдомъ, Некрасовъ и во многомъ Андрей Бѣлый.
Имъ возражаютъ защитники ,Искусства для искусства‘. ‚Подите прочь, какое дѣло поэту мирному до васъ... душѣ противны вы, какъ гробы, для вашей глупости и злобы имѣли вы до сей поры бичи, темницы, топоры; довольно съ васъ, рабовъ безумныхъ‘... Для насъ, принцевъ Пѣсни, властителей замковъ Грезы, жизнь только средство для полета: чѣмъ сильнѣе танцующій ударяетъ
ногами землю, тѣмъ выше онъ поднимается. Чеканимъ ли мы свои стихи, какъ кубки, или пишемъ неясныя, словно пьяныя, пѣсенки, мы всегда и прежде всего свободны и вовсе не желаемъ быть полезными. Отсюда— Эредіа, Верленъ, у насъ — Майковъ.
Этотъ споръ длится уже много вѣковъ, не приводя ни къ какимъ результатамъ, и не удивительно: вѣдь отъ всякаго отношенія къ чему-либо, къ людямъ ли, къ вещамъ или къ мыслямъ, мы требуемъ прежде всего, чтобы оно было цѣломудреннымъ. Подъ этимъ я подразумѣваю право каждаго явленія быть самоцѣннымъ, не нуждаться въ оправданіи своего бытія, и другое право, болѣе высокое,—служить другимъ...