ненно даже до неправильности. Потому что индивидуальность стихотворенію придаютъ только сознательныя отступленія отъ общепринятаго правила, причемъ они любятъ рядиться въ безсознательныя. Такъ, Charles Asselineau раз
сказываетъ о ,распутномъ сонетѣ‘, гдѣ авторъ, сознательно нарушая правила, притворяется, что дѣлаетъ это въ порывѣ поэтическаго вдохновенія или увле
ченія страстью. И Ронсаръ, и Мейнаръ, и Малербъ писали такіе сонеты. Эти
неправильности играютъ роль родинокъ, по нимъ легче всего возстановить въ памяти обликъ цѣлаго.
Однимъ словомъ, стихотвореніе должно являться слѣпкомъ прекраснаго человѣческаго тѣла, этой высшей ступени представляемаго совершенства: недаромъ же люди даже Господа Бога создали по своему образу и подобію. Такое стихо
твореніе самоцѣнно, оно имѣетъ право существовать во что бы то ни стало. Такъ, для спасенія одного человѣка снаряжаются экспедиціи, въ которыхъ гибнутъ десятки другихъ людей. Но, однако, разъ онъ спасенъ, онъ долженъ, какъ и всѣ, передъ самимъ собой оправдывать свое существованіе.
III
Дѣйствительно, міръ образовъ находится въ тѣсной связи съ міромъ людей, но не такъ, какъ это думаютъ обыкновенно. Не будучи аналогіей жизни, искус
ство не имѣетъ бытія, вполнѣ подобнаго нашему, не можетъ намъ доставить чувственнаго общенія съ иными реальностями. Стихи, написанные даже истинными визіонерами въ моментъ транса, имѣютъ значеніе лишь постольку, по
скольку они хороши. Думать иначе— значитъ повторять знаменитую ошибку воробьевъ, желавшихъ склевать нарисованные плоды.
Но прекрасныя стихотворенія, какъ живыя существа, входятъ въ кругъ нашей жизни; они то учатъ, то зовутъ, то благословляютъ; среди нихъ есть ангелыхранители, мудрые вожди, искусители-демоны и милые друзья. Подъ ихъ вліяніемъ люди любятъ, враждуютъ и умираютъ. Для многихъ отношеній они являются высшими судьями, вродѣ тотемовъ сѣверо-американскихъ дикарей. Примѣръ—Тургеневское ,Затишье‘, гдѣ стихотвореніе ,Анчаръ‘ своей силой и далекостью ускоряетъ развязку одной, по русскому тяжелой, любви; или— ,Идіотъ‘ Достоевскаго, когда ,Бѣдный Рыцарь‘ звучитъ какъ заклинаніе на устахъ Аглаи, безумной отъ жажды полюбить героя; или—,Ночныя Пляски‘ Сологуба съ ихъ поэтомъ, зачаровывающимъ капризныхъ царевенъ дивной музыкой лермонтовскихъ строфъ.
сказываетъ о ,распутномъ сонетѣ‘, гдѣ авторъ, сознательно нарушая правила, притворяется, что дѣлаетъ это въ порывѣ поэтическаго вдохновенія или увле
ченія страстью. И Ронсаръ, и Мейнаръ, и Малербъ писали такіе сонеты. Эти
неправильности играютъ роль родинокъ, по нимъ легче всего возстановить въ памяти обликъ цѣлаго.
Однимъ словомъ, стихотвореніе должно являться слѣпкомъ прекраснаго человѣческаго тѣла, этой высшей ступени представляемаго совершенства: недаромъ же люди даже Господа Бога создали по своему образу и подобію. Такое стихо
твореніе самоцѣнно, оно имѣетъ право существовать во что бы то ни стало. Такъ, для спасенія одного человѣка снаряжаются экспедиціи, въ которыхъ гибнутъ десятки другихъ людей. Но, однако, разъ онъ спасенъ, онъ долженъ, какъ и всѣ, передъ самимъ собой оправдывать свое существованіе.
III
Дѣйствительно, міръ образовъ находится въ тѣсной связи съ міромъ людей, но не такъ, какъ это думаютъ обыкновенно. Не будучи аналогіей жизни, искус
ство не имѣетъ бытія, вполнѣ подобнаго нашему, не можетъ намъ доставить чувственнаго общенія съ иными реальностями. Стихи, написанные даже истинными визіонерами въ моментъ транса, имѣютъ значеніе лишь постольку, по
скольку они хороши. Думать иначе— значитъ повторять знаменитую ошибку воробьевъ, желавшихъ склевать нарисованные плоды.
Но прекрасныя стихотворенія, какъ живыя существа, входятъ въ кругъ нашей жизни; они то учатъ, то зовутъ, то благословляютъ; среди нихъ есть ангелыхранители, мудрые вожди, искусители-демоны и милые друзья. Подъ ихъ вліяніемъ люди любятъ, враждуютъ и умираютъ. Для многихъ отношеній они являются высшими судьями, вродѣ тотемовъ сѣверо-американскихъ дикарей. Примѣръ—Тургеневское ,Затишье‘, гдѣ стихотвореніе ,Анчаръ‘ своей силой и далекостью ускоряетъ развязку одной, по русскому тяжелой, любви; или— ,Идіотъ‘ Достоевскаго, когда ,Бѣдный Рыцарь‘ звучитъ какъ заклинаніе на устахъ Аглаи, безумной отъ жажды полюбить героя; или—,Ночныя Пляски‘ Сологуба съ ихъ поэтомъ, зачаровывающимъ капризныхъ царевенъ дивной музыкой лермонтовскихъ строфъ.