больше слышать о красотѣ и уродствѣ, они рѣшили, что прекрасно въ искусствѣ все, сдѣланное съ мастерствомъ, и уродливо—все бездарное. Такъ, вмѣсто отвергнутаго критерія создался новый—критерій характера (изобразительной силы)... Но въ умѣ иныхъ художниковъ эта мысль неправильно преломилась и вызвала грубое смѣшеніе понятій. Сила изобразительности сдѣлалась для
нихъ исчерпывающимъ мѣриломъ. Этимъ художникамъ, кромѣ хорошаго письма и экспрессивности, все показалось ненужнымъ. Между тѣмъ, сплошь да рядомъ мы находимъ произведенія ихъ ,уродливыми‘ и, мало того,—уродли
выми именно вслѣдствіе заключающейся въ нихъ силы изобразительности‘...
,Въ настоящее время господствуетъ реализмъ уродства... Нашему искусству, такъ же, какъ и жизни, болѣе свойственно пристрастіе къ интересному, нежели къ прекрасному. Это объясняется тѣмъ, что долгое время отказывали во вниманіи всему, что не подходило подъ условный ша
блонъ красоты. Уродство, облюбованное современной живописью, сроего рода инстинктивное возмездіе прошлому. Но вѣдь отъ того оно не менѣе урод

ливо... Прежде художникъ отказался бы писать модель съ кривыми ногами и

увядшею грудью. Теперь онъ говоритъ: все только поверхности, объемы, краски. Интересно изображать тѣлесные недостатки... Несомнѣнно импрес

сіонисты и эскспрессіонисты все чаще выставляютъ въ Салонахъ тѣла урод

ливыя, словно руководствуясь какой то ненавистью къ прекрасному творчеству природы; художники все чаще находятъ естественнымъ пользоваться, въ ка
чествѣ моделей, женщинами, сложенными плохо, съ безсмысленными или наглыми лицами, съ грубыми руками и ногами, съ грудями, опавшими или вздутыми‘. ,Все это, конечно, характерно,—продолжаетъ Моклэръ,—но насколько цѣнно и умѣстно это мѣрило ,изобразительности‘ въ жанровой кар
тинѣ, настолько нелѣпо въ самостоятельномъ изображеніи нагой женщины, лежащей или сидящей, но не совершающей никакого опредѣленнаго дѣйствія. Венера Урбино привлекаетъ насъ не характерностью выраженія, какую мы даже затруднились бы опредѣлить, ея восхитительная гармоничность прико
вываетъ наше вниманіе, когда мы входимъ въ Трибуну Уффицій... О Венерѣ Тиціана ничего нельзя сказать кромѣ того, что она прекрасна—какъ природа. Въ ея красотѣ все, что мы можемъ увидѣть въ ней, и потому что она прекрасна, никому не придетъ въ голову настаивать на ея экспрессивности. Сразу чувствуется, что это было бы похвалой низшаго порядка, чѣмъ то вродѣ утѣше
нія. Дѣйствительно, при видѣ многихъ современныхъ картинъ, въ которыхъ художникъ пытался добросовѣстно изобразить тѣло прачки, приходится прибѣгать къ этому утѣшенію и бормотать съ видомъ знатока: ,Очень занятно,