очень курьезно, много чувства... характера‘... Это говорится постоянно. Но если бы кто-нибудь вздумалъ выразиться такъ передъ Тиціаномъ, Рембрандтомъ‘ Рафаэлемъ, Корреджіо или Прудономъ, то сразу осѣкся бы, сознавъ всю смѣхотворную неумѣстность подобной похвалы. А между тѣмъ у этихъ мастеровъ не было недостатка въ силѣ изобразительности, и они глубоко пони
мали задуманный типъ. Но сущность ихъ произведеній въ чемъ-то гораздо
болѣе важномъ,—въ красотѣ, которая освящаетъ типъ, возвышая его надъ индивидуальными частностями; она даетъ въ одномъ образѣ синтезъ тысячъ человѣческихъ устремленій. Въ образахъ, созданныхъ этими
мастерами, человѣчество привѣтствуетъ свои идеальные типы... Экспрессивность анекдотична,—красота даетъ синтезъ. Наброски великихъ живописцевъ древности
показываютъ намъ, какъ эти зачастую карикатурныя замѣтки помогали имъ обобщать типы; они пользовались ими, порою подчеркивая, порою сглаживая отдѣльныя черты; если бы мы имъ сказали, что эти наброски съ натуры точны, выразительны, они бы не удивились,—но если-бы мы сказали, что ,тѣмъ самымъ они прекрасны‘, то авторы ихъ не поняли бы насъ такъ какъ они знали
разницу между красотою и выразительностью. Они умѣли находить красоту
даже въ неправильномъ лицѣ, если оно сіяло душевнымъ подъемомъ, но увлеченіе, съ какимъ любуешься лицомъ, озареннымъ минутною страстью,
они умѣли отличать отъ красоты линіи, отъ красоты тѣла, обусловленной
гармоничнымъ совершенствомъ всѣхъ членовъ, блескомъ кожи, гибкостью и мощью стана. Органическая красота ихъ захва
тывала, какъ музыка.—У насъ все это перепуталось. Культъ наготы падаетъ,
лихорадочная погоня за правдой выродилась въ жалкое стремленіе схватить мимолетное; благородство формы приносится въ жертву тому, что мгновенно, что ускользаетъ. Изображая голую женщину, художники злобно подчерки
ваютъ уродующіе ея тѣло слѣды разврата; уродство такъ мало оскорбляетъ ихъ, что они называютъ его выразительностью. Современный человѣкъ, обезличенный, похожій на сосѣда,—частица толпы, которая сама становится жи
вымъ лицомъ,—постепенно уступаетъ свое первенство вещамъ и пейзажу.
Пейзажъ разрушилъ антропоцентризмъ древняго искусства... Резюмируя въ нѣсколькихъ словахъ: когда то писали портретъ человѣка и помѣщали за его спиною горшокъ съ цвѣтами; въ наши дни пишутъ огром
ный горшокъ съ цвѣтами, на первомъ планѣ, а человѣка за нимъ, въ видѣ неяснаго силуэта,—но и это называется портретомъ! Неудивительно, что экспрессивность становится такимъ же шаблономъ, какимъ была академическая красота. Погоня за нею порождаетъ такія же крайности, становится та