С ОДНОЙ СТОРОНЫ-МАНИФЕСТАНТЫ, С ДРУГОЙ-МАНИФЕСТ! - Большевики сократили рабочий день еще на одии час?.. Час от часу не легче!.,

ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ГОДА
Годовщина революции приходится на осень. Коварное время года!
С осенью в старой России всегда было неблагополучно. Зима, лето — еще туда-сюда. Весна — отличное время. А осень—тоска.
Испокон веков страна наша осенью закисала. Во всех смыслах, всесторонне.
Закисала земля—по дорогам ни пройти, ни проехать.
Закисали звери, предавались унынию, меланхолии и неверию в светлые перспективы, благодаря каковому пассивному ихнему состоянию очень удавалась осенняя охота.
Закисали люди, бродили, свесив голову на бок, и смотрели мутным взором куда-то вниз, наискось, давая этим по
нять и себе, и другим, что жить-то, собственно, незачем, а уж суетиться или добиваться чего-нибудь—совсем глупо.
Осенью, вместе с проселочными дорогами, расходилась, распускалась во всю непроходимая хлипкая русская нудь. Разливалась морем, затопляла всю жизнь.
Три четверти русской литературы выросло на осенней русской душевной сырости. Что стали бы делать Достоевский и Чехов, если бы не было русской осени? Пушкин и Толстой—те обошлись бы...
Осенью образованные и богатые русские люди начинали нестройный хором на разные голоса ныть о тщете мирской. Какого им было рожна при наличии всяческих благ—догадаться было трудно. Это и составляло секрет так называемой загадочной русской натуры.
Люди простые, бедные, дикие, обрабатывавшие для богатых землю, осенью даже и не ныли. Их тяжело клонило ко сну, и, накрывшись тулупом, они бездумно, по животному, прижимались к теплому чреву глиняной печи — до самой весны.
И так тянулось столетиями, пока не подросли новые люди, для которых осень была ничем не горше других времен года. Ничем и не лучше. Все двенадцать месяцев года бы
ли для этих людей одинаковый бессрочным пленом в четырех фабричных стенах, под твердый каблуком хозяев.
Рабочие не скулили беспомощно ни осенью, ни летом, ни весной. С тех пор, как познали себя классом,—они сразу научились находить другой выход своим чувствам.
В марте некоторого года был положен конец старой царской России. Но рожденная весной, революция была хи
лой. Ее ждала осень,—коварная российская осень, когда раскисают дороги и люди, и звери, когда интеллигенты ноют и скулят о смысле жизни, когда крестьянин снимает портянки и заваливается на треть года на печь.
И тогда, впервые за всю тысячу лет нашей страны, новые люди с фабрик и заводов навсегда сломали российскую
осень. Они скрутили ей осенью шею, как тем цынлятам, корых по осени считают, они повергли ее ниц и прошли по
ней, через осеннюю слякоть, через сырую изморозь, бодро протопали сапогами под огнем вперед, чтобы никогда не возвращаться назад.
И с тех пор, вот уже десять лет,—не видно старой осени. Она умерла, усохла и развеялась. О ней плохо помнят, почти совсем забыли, и только сейчас мы спохватились известить о смерти.
Кто может теперь скулить осенью — после того, как в- ноябре стреляли пушки с „Авроры , и рабочие взяли Зимний дворец, и крестьяне получили землю?
Кто может теперь хныкать осенью—если первые же десять лет принесли в октябре семичасовый рабочий день и твердую помощь бедному и среднему крестьянству?
Кто будет описывать „осенних и „сумеречных русских людей, если именно российский пролетариат осветил ноябрь
ские туманы молниями коммунистической революции, подав всему миру трудящихся пример высочайшаго проявления массовой металлически твердой воли?
Русская хлипкая старая осень сгинула, она похоронена на веки. Уже десять лет живет новое, бодрейшее время го
да, полное гордой ясности, торжествующего смеха победителей, спокойной уверенности во взгляде вперед...
Михаил Колъиов
Рис. А. Радакова
— Я даже своих вещей не уложил.
Через две недели...