СТОЛБ ОКАЯННЫЙ
лежит и, будто нечистый, говорит: „Возьми, Ьгор, возьми меня“. Что тут будешь делать? Остановился я, поче
сался, обратился к сознательному положению честного гражданина, проматерил свою душу и поехал домой.
С какой, мол, стати я тебя, дурака, в свой ремонт возьму, раз ты положен для телеграфного производства? Так и решил не прикасаться к этому спеку
лянтскому преступлению. Не такие, мол, ценности в сторонке видал, да и то никогда не трогал. После этого, значит, спать лег, а поперек башки опять же окаянный столб стал и стоит. Уснуть никак, нет покоя.
И опять же будто нечистый говорит: „Возьми меня, Егор, возьми . Ну, что будешь делать? Ведь, бывает, ко
нечно, с человеком разное происхождение. Ежели, скажем, купить, по совести, этакий столб, так он, граждане судьи, три целковых с кишками стоит, сами знаете эту пропорцию.
Засел этот окаянный столб в голову, будто заноза, и ничего, окромя этого телеграфного столба, в мозгу не стало. Утомился я от такого обстоятельства ужасно. Задумчивость напала неуемная. Пошел, конечно, по деревням странство
вать: нет ли у кого подходящего бревна? У всех перебывал. Нет и нет, и быть не может. А у самого в башке знако
мый столб стоймя-стоит и говорит: „Возьми, да возьми . Ну, что тут сделаешь путного? И жизнь не в жизнь пошла без этого окаянного столба. Вспомнить страшно, как задумался.
Соседи, значит, о делах, о машинах, о кооперации, о выборах, об Англии говорят, а я, как дурак, о телеграфной столбе этом шибко заскучал, затомился, загоревал. Пойду, мол, попроведаю. Погляжу только, повидаюсь.
А как пришел, посмотрел на него, сердешного, как сел на него и пощупал,— так ровно, честное слово, това
рищи, ровно с самолучшим приятелем увидался. Прямо хоть в обнимку бери и в избу неси. Зуд такой чудес
ный прохватил, что и совесть свою сознательную за пояс заткнул. А он, конечно, говорит: „Возьми, да возьмиа.
Ошалел я тут со столбом. Даже повернул его, за конец приподнял,— сухой, еловый, заманчивый, забористый. Эх, мол, была не была, а сопру, обяза
тельно сопру, пропаду, а сопру. В эту же ночь я, значит, запрег кобылу в телегу
и этот столб окаянный домой привез и с большим удовольствием вставил куда надо, по части производства ре
монта, на случай полного спокойствия. Да только опять этого ничего не вышлоі Ей-богу, чистая беда с этим столбом!
Когда, значит, потерялся этот столб, то подозрение злодейства пало на Митьку-Рябчика, а Рябчик отвертелся и показал на Федьку из Кисловки. Федька — на Машкину постройку. Маш
ка— на свата Ефремьіча. Вот и пошло колесом.
А кругом, конечно, идет такое производство строительства, что и сам чорт запутается в бревнах. Где тут найдешь пропащий телеграфный столб? Только как в газетке напечатали о по
зорной воровстве телеграфныя столбов, бессознательных разрушителей нашей пролетарской техники,— не стерпел я. Совесть замучила! Спать перестал. Уваженье к себе потерял. Опять задумался, заскучал.
И вот, граждане - судьи законныя дел, сознался, покаялся я в краже столба этого окаянного. Вставил позорно его в стенку и теперь глядеть не могу на него без сожаления. Готов последнюю кобылу отдать за штраф, лишь бы не
видеть этого ужасного столба. Что мне сейчас делать — присудите сами по справедливости, а меня избавьте от этого телеграфного злодейства. Изму
чился я до основания, да и баба жучит меня день и ночь!
Василий Каменский
ПЕДАНТ Паяговор в кондитерской.
Есть у вас печеяие в форме бука? —- Пожалуйста. Вот целая корзина. Покупатель роется в кораиие. — Я не нахожу здесь. — Чего, граждАнин? — Буквы Г.
— Это, ведь, все из одного теста. Га вкуе совершенно одинаковое печение.
— Нет, не говорите. Мне нужно Г. Можеіе мне его приготовить? Большое Г.
— Могно. Гавтра!
— Это поздно. Я готов уплатить вам двойную цену, если бы вы приготовили мне ату букву через час!
Кондитерская была частная. Хсзяин принял заказ.
Рсвно через час заказчнк является: — Готово? — Есть!
— Дайте взглянуть. Очень хорошо. Большое Г. Моя фамилвя Гаврилов.
— Очень прнятно.
— Вслвколепное Г!
— Прикажете авервуть в коробку
Нет, зачем же? Я с‘ем ато печение здесь же, сейчас!

Д. М.

НЕ СУДИТЕ, ДА НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ

Рис. И. Малютина
— А где же обвиняемая? — Выкурили!..
На некоторых заводах устраиваются суды над папиросой.
Из газет.

Г

раждане” судьи пролетарского про
изводства законных дел! Конечно, как я крестьянского роду и сознательного положения, не должен был делать этого технического преступления, но
раз попался,— так попался. Тут, милые мои, конечно, надо понимать это по высшим соображениям строительства. Значит, кто и что строит, ежели вдруг приспичит для окончания ремонта.
Так все вышло, что и сам не ожидал. Этот столб телеграфный я, конечно, заприметил, когда на мельницу на своей кобыле с рожью поехал.
Еду по тракту, покуриваю, поглядываю, а сам о ремонте избы своей прикидываю: где бы мне, мол, сухое, ело
вое бревно достать на девять аршин с четвертью. Смотрю, значит, в сто
ронке, на тракту, этот самый окаянный телеграфный столб лежит, как барин, будь он трижды проклят. Я и говорю себе: вот бы мне такой в точности и надо. Сухой, еловый, гладкий, заманчивый.
Остановил я кобылу, слез, подошел, постукал кнутовищем, вздохнул с сожалением, смотрю,— распрекрасный столб, да только телеграфный, по части тоже, значит, ремонта. Смерил четвертями, вот этими пальцами, вышло на девять аршин с половиной. Красота, а не столб, да только, говорю я,— телеграфный, по науке строительства, для проведения проволоки. Ну, конечно, сел и поехал на мельницу. Смолол восемь пудов и обратно по своей принадлежности.
Еду, конечно, покуриваю и о ремонте избы своей соображаю: надо, дескать, торопиться по случаю зимнего холода, а бревна нет. Ребятишки обя
зательно мерзнуть опять будут и прочее недовольство от бабы. Ладно. Смотрю, а этот столб окаянный опять на глазах
(Показание обвиняемого)