Рис. Ю. Ганфа
Допрежь, конечно, в артели мы жили — ну и
ничего. Нам Степановна стряпала. А тут, как поступил я на завод, Сенька-зомляк мне и говорит:
— Айда обедать в нашу заводскую столов- У,— во-первых, для народного нарпита, а вовторых, для самообразования по « городскому. Тут тебе не артель.
Ладно. Пришли мы, сели. Сенька мозолистой авангардной рукой по столу „тук-тук ! и немедленно к нам никто не подходит.
— Надо,—говорит,— подождать: все подавалки в командировках по другим столикам. Выбирай покудова.
А на столе, верно, лежит повестка дня,— бумажка, и в ей все обозначено: что для чего, в смысле почем ходит и в какое место ударяет.
— Чего выбираешь?—говорит Сенька-земляк.
— Штей бы,— говорю я,— пошамал с убоинкой...
— Штьй? А как у тебя в смысле животного организма? Может, твоя утроба для тутошних штей не организована?
— Нет,—отречаю,—моя утроба может переваривать двухтесовые гвозди и даже амбарный медный замок, потому я из Таньбовской губернии.
— Нет, не подходит. Не можешь ты наших штей шимать: с них моментально делается заво
рот кишке»—морским узлом и никакой Их потом хиной не равврротишь. Другое что?
— Ну... тады... супу бы с убоинкой...
— От вашего супу колики бывают. Как пошамаешь нашего супу, так моментально тебе двухнедельный отпуск надо по болезни, потом и сокращают.
— А ежели мне лапши умыть?
— Ето очень симпатичное твое желание, но с лапши ты на работу пять дней не выйг дешь. А начальство за етое дело греет.
— Чего же. мне теперича?..
— Разве вот рассольнику тебе взять? С еГо только „испанка бывает, и то. не с каждым. Опять же легко вылечивается: поешь вечером
толченого стекла, — и все муки разом кончаются.
— Не! Я испанок боюсь! А ежели мне каши долбануть котелок?
— Каша— оно хорошо, только ежели с непривычки, человек с ее чахляет, чахляет,, а потом поколеет.
— А ежели просто чаю заказать да ситного каровашек? <
— Оно правильно. Ты, значит, сейчас закажи и ступай домой, а после завтрева придешь, тут те его и подадут.
— А кабы нонеча пожевать?
— Разве тебе бутер взять с вареной колбасой. У . ней и идеология соответственная: только черные тараканы в животе разводятся и паралич бывает, а опасного нету.
— Неужто вас тут,— спрашиваю,— Сеня, и на фершалов учат, как ты-все произошел?
— Нет,—говорит,—мы на практике. — А что ж вы тут шамаете,?
— Дыть кто что: кю шти охабачивает,-кто суп, кто солянку, кто кашу, а то антрекот.
— И ничего?!!
— Ничего! Мы привычные!
— Да,— говорю.— Вот тут,— говорю,—Сеня, написано: „беф-строганый . Что с него полагается?
— Етого я не проходил. Вр ать не буду Может, ревматизм; может, в чахотку вдаряет а, может, в неврастению вгоняет...
Дай,—думаю,—попробую! Дюжо. мне шамать захотелось. Дождался я подавалку, тьГкн л ей в „беф-строганый , а она очень даже ядовито меня обсмотрела и потом принесла. Действи
тельно, четыре порции, как заказано, и Тарелка с вилкой, и ножик. Ничего! Очень замечательно, только мало. С‘ел,—и ничего!
Только вечером в животе резь, ну, прямо стеклом от полбутылки по кишкам режет. Всее ночь крутился, а утром чуть встал. Животина с горку вырос. Вою я волком; все-таки потащился в амбулаторию. Дополз кое-как, дождался приему.
Доктор меня молотком по животу, ухом слушал, Носом нюхал, кровь взял и расследовал.
А потом и говорит:
— Ты,—говорит,— беременный уже второй день!
Так я и сел на пол. Вот, мол, тебе и бефстроганый!! И куда я теперь с ребенком пойду, когда и одному, не приведи бог, трудно? Прямо, говорить надо, беда!!
Говорил тут один в приемной, будто выкидыш можно сделать, ежели етого поесть три порции... как его... „каклетки гд» валяй . Последние два сорок стравить приходится!.. Това
рищ! Которая гражданке подавалка,— сюды пригони, милая, четыре порции „каклетков где валяй !.. А смеяться, дивынька, нечего: поди и сама тут же обедаешь...
М. БРОННЫЙ